На крутой дороге

Она теперь хоть и не боялась Шафороста, но все же, когда он приближался, ее невольно пронимал холод.

Неожиданно ударили в буферную тарелку: «Динь! Динь! Динь!» Так звонили, когда объявляли общий перерыв.

— Кто звонит?! — взвился Шафорост.

Но по цеху громко и бодро прозвучала команда:

— Перерыв на два часа!

Команду подхватывали и передавали дальше:

— Перерыв на два часа!

— На целых два часа! — ожили монтажники.

Такой перерыв давненько не объявлялся. А если он и бывал, то по участкам, а тут — общий!

Из глубины цеха показался Морозов. Рядом с ним шел парком. Оба усталые, сонные, но от того, что повеселели люди, и им стало веселее. Они проходили совсем близко от Надежды, и она слышала обрывки их разговора.

— Сейчас каждую гайку следует затягивать на свежую голову. Только на свежую, — как бы оправдывая перерыв, сказал Морозов. — Не то и напортачить можно.

— Вы правы, — согласился нарком и шутливо добавил: — Признаться, мне самому хотелось высказать такую мысль, да побаивался. Ведь здесь нарком — вы!

Шафорост покосился на Морозова. В прищуренных глазах шевельнулась усмешка, на этот раз не злая — мол, пусть будет по-твоему. Если бы он знал, что ту идею большого перерыва подал не Морозов, а Жадан, он бы ни за что с нею не согласился. Развел бы такую дискуссию, что только держись, стал бы доказывать, что останавливать работу в столь напряженное время — все равно что в разгаре битвы распустить бойцов на отдых. Но Шафорост этого не знал, а перечить Морозову ему не хотелось. Да и не было смысла. Морозов здесь человек временный. Сам нарком сегодня недвусмысленно намекнул, чтобы Шафорост готовился взять на свои плечи листопрокатный. Морозова, мол, заберем. И скоро.

Он не сказал, куда именно заберут Морозова, но в народе уже давно ходили слухи, что он должен будет возглавить трест. Шафорост отнесся к этому двойственно. В душе он считал, что выдвижение вполне заслуженное. Ведь Морозов управлял запорожским гигантом! И не только управлял, а и сумел из-под огня вывезти оборудование. Да, сумел! Это его заслуга, признавался Шафорост самому себе и не преминул упрекнуть себя за маловерие в ту памятную грозную ночь, когда на заводе решалось: уничтожать все или держаться? Слишком поддался он тогда пораженческим настроениям, мол, все кончено, Запорожье вот-вот будет окружено и надо немедленно выполнять инструкцию центра — «ничего не оставлять врагу». А вот этот невзрачный с виду человечек сумел прочитать инструкцию по-иному! И он выстоял. Теперь ему и почет за это.

Но при мысли о том, как растет уважение к Морозову со стороны руководства — сам нарком говорил об этом, да и в городе поднялся его авторитет, словно лишь теперь постигли люди смысл того, что-произошло тогда в Запорожье! — Шафороста начинало знобить. Каждое упоминание, каждое похвальное слово о Морозове, точно крапивой, жалило сердце, вызывая раздражение. А не слишком ли уж высоко его возносят?

Правда, на свою судьбу Шафорост не жаловался. Он тоже не был обойден почетом. А приезд наркома неожиданно окрылил его. Нарком остался доволен ходом строительства. Откровенно говоря, он не ожидал, что в столь сжатые сроки и в столь суровых условиях можно возвести такую громадину! Он так и сказал: «Отгрохать такую громадину!» И кивнул в сторону Шафороста — молодец, мол, как бы подчеркнув этим, что именно он «отгрохал». А когда речь зашла о руководстве цехом, нарком не скрывал своих надежд на Шафороста. «Ведь ты лауреат! Тебе по плечу!»

Рассуждая уже как хозяин, Шафорост обошел все пролеты огромного цеха, обезлюдевшие и замершие сейчас, оглядел двор, проверил рубильники и направился к конторе. Что ж, отдыхать так отдыхать. Он тоже не прочь. Все кости ноют. На сонного монтажника накричал, а сам, от правды не уйдешь, тоже порой клевал носом.

Кровать Шафороста стояла в кабинете. В эти авральные дни, когда все конторы служили одновременно и местом отдыха рабочих, он спал в одной комнате с Морозовым. У дверей кабинета его неожиданно остановила секретарша.

— Простите, Захар Петрович, но ваша кровать занята.

— Кем?

— Степан Лукьянович наркома пригласил. А вам я у Жадана постелила.

«И тут Жадан», — с раздражением подумал он. Но деваться некуда, и повернул к парткому.

Когда Шафорост вошел, Жадан уже лежал, но еще не спал. Глаза слипались, а заснуть не мог: сказывалось переутомление.

— Прости, Захарко, — встретил он вошедшего, назвав его, как в былые времена, по-дружески: «Захарко». Уже много лет они обращались друг к другу официально, по имени-отчеству. Но сейчас Шафорост выглядел таким измученным, что Жадану захотелось сказать ему что-нибудь теплое. — Прости, что побеспокоил. Сам понимаешь, начальство тоже не дух святой — в отдыхе нуждается.

— Что же тут извиняться. Спасибо за приют.