На крутой дороге

И было в этом могучем грохоте что-то несказанно волнующее. Все двигалось, дышало титанической силой, как и в лучшие времена Запорожья. Те же станы, краны, в большинстве и те же люди на главных узлах. Надежде подчас казалось, что не было ни ночей под обстрелом, когда приходилось поспешно разбирать и вывозить эти механизмы, ни штурмовых месяцев, когда в метель возводили корпус и заново все монтировали. Казалось даже, что стоит только выйти из цеха — и увидишь Днепр, крылатые мачты над ним, подобные журавлям, улетающим в теплые страны, и залюбуешься родным городом…

От стана к Надежде как-то странно двигались двое: ловкий подвижный Страшко и неуклюжий геркулес Влас Харитонович. Сделают шаг и остановятся, снова шаг — и снова остановка. Взволнованный Страшко, как петушок, подпрыгивал перед геркулесом, а тот лишь примирительно разводил своими огромными узловатыми ручищами.

Видно, придирчивый старик обнаружил какое-то нарушение в звене Власа Харитоновича и возмущался. Теперь, когда в цехе работало много неопытных — из тех же солдаток и подростков, у Страшка особенно много хлопот. Морозов наделил его теми же правами, что и в Запорожье. Уполномочил требовать строжайшего соблюдения техники безопасности, беспощадно наказывать руководителей звеньев и смен за малейшее отступление от правил. А тут крюком крана по неопытности мальчугана, работавшего на нем, сбило всю защитную решетку у валков.

— В-вы видели такое неп-подобство, з-золотко! — наконец допрыгал до Надежды разгневанный Страшко. — П-полюбуйтесь. Все валки оголены!

— Ну чего вы, Анастас Парамонович! Побойтесь бога, — добродушно уговаривал его геркулес — Уладим. Но сейчас некому. Ни единого человека нельзя снять. Сами же видите, с кем приходится работать: детвора!

— Тем б-более! Еще покалечатся!

— Не покалечатся! Сам присмотрю. Ну пусть до перерыва потерпит.

— Н-не позволю! Ош-штрафую!

Он всегда вот так — бушует, грозит штрафами, а сам никого еще здесь не оштрафовал. Не может. Рука не поднимается. Людям и без его штрафов тяжело. И оттого, что не мог наказать, старик бушевал еще сильнее. Вдруг он поднял голову и обеспокоенно спросил:

— А ч-чего это он к-киснет?

Вверху у будки крана всхлипывал, вытирая глаза кепкой, еще совсем молоденький паренек. Влас Харитонович сокрушенно покачал головой:

— Вот видите, ребенка растревожили. А разве ж он виноват? Зеленый еще!

Страшко стал карабкаться наверх, добрался до мальчишки и по-отцовски принялся показывать, как надо управлять краном. А Влас Харитонович тем временем поспешил залучить к себе в союзницы Надежду.

— Замолви словечко. Тебя он послушает. Ведь мы сегодня всю смену тянем на фронтовую!

Надежда смотрела на этих двух работяг, разных характером, но одинаково добрых сердцем, и снова вспомнила Запорожье. В подробностях ожила сцена такой же стычки между ними в тот день, когда она впервые по окончании института пришла в цех и там повредило, и тоже крюком, дверцу нагревательной печи. «Это ведь от-трава, Хар-ритонович!»

И уже совсем чудом каким-то — бывает же такое! — вслед за этой сценкой всплыла и другая, виденная тогда же в цехе. Да нет, не всплыла, а вот же она — перед нею! У Надежды захватило дыхание: «Сергейка!»

У стана слябинга, который грохотал, брызгал фонтанами искр и, как сказочный-богатырь, боролся с раскаленными чудовищами, вдруг появился мальчуган. Такой же курносый, замурзанный, как Сергейка, и так же, как он, оттопырил в восхищении губы, имитируя удары чудо-богатыря: «Бух! Бух! Бух!»

Конечно, Надежда быстро разглядела, что это не Сергейка — да и откуда бы Сергейке тут появиться; это был сынишка Дарки, тот, что будил мать в машине. В свободные минуты он забегал в цех полюбоваться чудо-богатырем. И Надежда с тревогой подумала о загадочном исчезновении Сергейки. Куда он девался? Она не раз пыталась разыскать мальчишку, привязавшегося к ней, как к родной, но розыски успехом не увенчались.

Поначалу верилось, что найдет его в госпитале. Ведь она отправила его туда, с ранеными, была уверена, что там его приютили. Но в госпитале парнишку не видел никто. Кто-то, правда, заверял, будто бы Сергейка пересел в дороге в вагон, направлявшийся за Свердловск. Но недавно оттуда вернулись выздоровевшие, и выяснилось, что о мальчике никто не слыхал.

Исчезновение Сергейки глубоко беспокоило Надежду. Как наяву, привиделся ей окровавленный, пронзенный осколком мины его отец — Павло Ходак. «Где Сергейка, Надежда? Вы не видели Сергейку?..» А непослушный мальчуган тем временем вертелся под окнами санчасти и, еще не зная, что отца уже нет в живых, умолял Надежду: «Тетя, скажите татусю, что я буду слушать его. Всегда буду слушать. Скажите, тетя!..»

«Где же ты, непослушный мой сорванец?» — подступали к горлу Надежды слезы…

Вместе с именем сына уже обескровленные губы Ходака шептали и другое имя — Лебедя. Надежда знала, что Лебедь сумел войти в душу этого щедро одаренного изобретателя, и так и не могла понять, почему он все время просил ее: «Забери, забери у него чертежи…» Какие чертежи?