На крутой дороге

Вчерашний обыск в доме профессора не на шутку напугал Константина Назаровича. Он был уверен, что вслед за профессором и к нему придут с обыском. К счастью, вчера беда миновала его. Но сегодняшняя работа в комиссии едва ли не стоила ему жизни. В любую минуту их могли разоблачить. И весь день Константин Назарович чувствовал себя как на вулкане. Он еле дождался той минуты, когда фон Эндер объявил перерыв до следующего утра.

— Не забывайте, Константин Назарович, — заметил на это профессор, — что вы приходите ко мне только для того, чтобы играть в шахматы. Шах!

— Это игра с огнем.

— Это не игра, Константин Назарович! Это война!

Константин Назарович волновался. Упорство профессора, в особенности его спокойствие, с которым он относился к опасности, начинали раздражать врача. Он даже не совсем понимал профессора: еще утром тот с болью воспринял назначение на работу в комиссию, воспринял как жестокий приговор, а сейчас будто доволен этой работой. Даже рад ей.

— Да, Константин Назарович, это — война, — повторил он. — Я не ожидал, что у нас будут такие результаты. Сегодня гестаповцы дали нам оружие, чтобы мы стреляли из него по своим. А мы с вами повернули его против гестаповцев. И с первого же раза стреляли, кажется, метко. Честное слово, я доволен.

Профессор чувствовал себя, как после сложной, удачно сделанной хирургической операции в клинике.

Однако Константин Назарович не отступал. Он доказывал, что оставаться профессору в комиссии и дальше — все равно что своими руками готовить себе виселицу. Жандармы теперь не прекратят слежки за ним. Киевским гестаповцам уже, наверное, известно, кто такой профессор Буйко. И как только узнают, что он коммунист, — боже упаси! — всему конец. Константин Назарович волновался и настаивал на том, что профессору нужно немедля покинуть город, выехать в какое-нибудь село, где у него теперь налажены хорошие связи, и там укрыться.

Несомненно, Константин Назарович искренне беспокоился за судьбу профессора, но при этом он не забывал и о себе. На всякий случай еще прошлой ночью отправил куда-то в село дочь и жену.

— Я понимаю, — после непродолжительного молчания сказал профессор, — работать в комиссии так, как мы работали сегодня, все равно что стоять под занесенным над головой топором. Этого я от вас не хочу и не могу скрывать. Не могу потому, что вы такой же солдат, как и я. Комиссия — это поле боя, на котором судьба поставила нас защищать Родину. Скрываться — значит бояться. А трус — брат врага.

Константину Назаровичу стало неловко. Круглые плечи его нервно передернулись. Он почувствовал, что упрек профессора направлен против него.

А профессор задумчиво прошелся по комнате и снова остановился рядом с коллегой:

— Вы только представьте себе, Константин Назарович, что будет с теми людьми, которых гитлеровцы согнали со всего района во двор школы, если в комиссии будут вместо нас работать трусы или предатели… Фашисты набросили петлю на все наше население, даже на детей. У нас в руках нож, которым можно перерезать петлю. И мы должны ее перерезать, чего бы это ни стоило… Может быть, даже ценою жизни.

Он снова прошелся по комнате, потом задумчиво остановился возле стола:

— А кончится война!.. Она рано или поздно кончится, и непременно нашей победой. От оккупантов тут и духу не останется! — уверенно сказал он. — И если мы сейчас спрячемся, что подумают о нас люди! Они проклянут нас тогда. Даже дети наши будут открещиваться от нас. А если мы погибнем, но погибнем как честные солдаты, — не забудут нас люди. Спасибо скажут!

Константин Назарович молчал. Он уже не находил в себе сил возражать профессору. Смотрел на осунувшееся, измученное бессонницей и тревогой лицо ученого, и ему даже стыдно стало за себя. Уже давно закончился рабочий день в комиссии, а профессор еще не присел отдохнуть; за вечер он успел повидаться со всеми врачами, успел каждому дать совет: кому какие справки выдавать, как и какие болезни людям приписывать, чтобы на комиссии были причины для освобождения. Даже села успел предупредить, откуда завтра должны пригнать людей на комиссию. И сейчас — уже давно за полночь, а он и не думает об отдыхе, ждет железнодорожников.

Константин Назарович, упрекая себя, подумал: что же станет с профессором, если ему придется каждого уговаривать вот так, как он только что уговаривал его?.. Нет, нет, этого допустить нельзя. Но как только врач мысленно возвращался к работе в комиссии, его снова охватывал неудержимый страх.

— Да к тому же мы не одиноки с вами, Константин Назарович, — продолжал свою мысль профессор. — С нами весь народ. Вся земля наша уже как вулкан!..

Вдруг два могучих взрыва, один за другим, сотрясли дом. Коптилка на столе упала и потухла.

Над железной дорогой вспыхнуло зарево.

X

В эту ночь в тревоге не спал и гебитскомиссар фон Эндер. Вся жандармерия, вся полиция, весь гарнизон были в таком напряженном состоянии, будто город вдруг оказался в осаде.