На крутой дороге

Вскоре пришел директор больницы. В широкое окно приветливо заглядывало весеннее солнце. Было тепло, уютно. Ничего не предвещало какой-либо неприятности, а тем более опасности.

В кабинет гебитскомиссара их пригласили всех вместе. Фон Эндер сидел в кресле для посетителей, а кресло за его столом занимал оберштурмбанфюрер. Всех вошедших он попросил садиться.

Началось какое-то необычно мирное совещание. Киевского гестаповца интересовало одно: как быстрее покончить с сыпняком. Для этого он, дескать, и пригласил врачей. Он расспрашивал, отчего вспыхнула эпидемия, и, конечно, соглашался с врачами, что произошла она на почве голода, интересовался, какие села заражены больше, какие меньше, где тиф уже проходит, а где только начинается.

Профессор внимательно вслушивался в этот мирный тон совещания. Для него было ясно, что гестаповец старается нащупать такие села, где уже можно начать охоту на людей. Но было в этом слишком любезном тоне и еще что-то скрытое, неуловимое.

К профессору оберштурмбанфюрер относился с подчеркнутой вежливостью, как к более опытному врачу, и охотно соглашался с его выводами.

— Каково положение в Веприках? — спросил он Петра Михайловича.

— Тяжелое.

— А в Дорогинке?

— Лучше. Есть надежда, что там скоро больных не будет.

Профессор умышленно так ответил. Было бы крайне неосмотрительно доказывать, что во всех селах одинаково тяжелое положение. Но он знал, что в Дорогинку немцы побоятся сунуться: рядом лес — кругом партизаны. Профессор предвидел, что гестаповец теперь будет называть села, которые дальше от лесов. И он не ошибся.

— Ну, в Снятинке тоже, видимо, положение несколько лучше, — не то спрашивал, не то утверждал оберштурмбанфюрер.

— Нет, там плохо, — возразил профессор.

Снятинка стояла на дороге, и подходы к этому селу были открыты.

— Что, больных много?

— Почти все лежат, — уверенно сказал профессор.

— Та-ак… А скажите, пожалуйста, больные там обеспечены врачебным надзором? — вдруг обратился гестаповец к Константину Назаровичу, как к председателю комиссии по борьбе с эпидемией, и в то же время вопросительно глянул на Куриненко.

Врачи уверенно заявили, что они только вчера были в Снятинке, и без колебаний подтвердили вывод профессора о тяжелом положении в этом селе.

— Вам бы тоже следовало туда наведаться, — посоветовал оберштурмбанфюрер профессору таким тоном, будто судьба больных из Снятинки особенно волновала его и только из-за этого он приехал в Фастов.

— Я вчера там был, — неосмотрительно сказал профессор.

— Да! Gut, gut![5] — сказал киевский гестаповец. — А в Пришивальне как?

— Там немного лучше…

Совещание длилось больше часа. Закончилось оно так же мирно, как и началось. Руководитель киевского гестапо даже поблагодарил врачей за участие в нем.

Но когда врачи выходили из кабинета фон Эндера, они были уже разоблачены. И уликой послужили именно материалы села Снятинки. Еще до совещания врач из киевского гестапо, замаскированный под крестьянина, провел там проверку. Конечно, никакой эпидемии не обнаружил. В селе уже позабыли об искусственном карантине — свободно ходили по улицам, ездили в лес. Не было там больных даже гриппом, не говоря уже о более серьезных болезнях. Представитель киевского гестапо умышленно так подробно расспрашивал про Снятинку на совещании, а профессор неосторожно, и притом с ненужной уверенностью, доказывал, что в селе еще свирепствует эпидемия. Кроме всего прочего в «деле» профессора Буйко появился новый документ, привезенный из Киева. В нем бросались в глаза строчки, подчеркнутые зеленым карандашом: «Буйко Петр Михайлович, профессор Киевского медицинского института, доктор медицинских наук, член ВКП(б)…»

Гестапо умышленно затеяло это мирное совещание. И оно достигло цели. До совещания был разоблачен только один профессор, совещание выявило еще двух его сообщников. Но в гестапо понимали, что это еще не все, и пока оставили врачей на свободе, чтобы ночью захватить подпольную организацию целиком.

Вечерело. На город опускалась теплая и тихая весенняя ночь. В небе вспыхнули яркие звезды. На станции шинели, вскрикивали паровозы и звякали буферами вагоны. Оттуда тянуло острым сернистым запахом угольного перегара.

Профессор сидел рядом с Александрой Алексеевной и чувствовал себя почему-то неспокойно после недавнего слишком спокойного и необычного совещания. Что-то очень важное скрывалось за внешним спокойствием. Но что?..

Он вспомнил все вопросы, которые задавал ему оберштурмбанфюрер, вспомнил свои ответы, однако во всем этом ничего подозрительного не находил.

Вдруг в комнату поспешно, даже не постучавшись, вошла старенькая Горпина Романовна. В руках у нее была небольшая плетеная кошелка с яйцами и миской творога. Но не на базар пришла она. И по тому, как оглядывалась по сторонам, и по тому, как сразу же отозвала профессора в сторону, не решившись говорить даже при Александре Алексеевне, было видно, что пришла она сюда с необычной вестью и что кто-то строго приказал ей передать это известие лично профессору.