На крутой дороге

Отвага и бесстрашие Миколы не только поразили Надежду, но как бы и пристыдили ее. По его примеру она вооружила щипцами своих санитарок, и теперь они, как и хлопцы, ходили с ними, как с автоматами. Постепенно свыкалась и с шумом, сама научилась гасить зажигалки, девчат научила, а вскоре вслед за хлопцами уже и на крышу взбиралась.

Комсомольские команды стали на заводе самыми надежными «гасителями». Морозов каждый вечер прежде всего интересовался, какие команды дежурят. И когда узнавал, что на посту молодежные, сразу приободрялся:

— Ну, тогда я спокоен.

Да и не только директор — все в цехах чувствовали себя значительно спокойнее и увереннее, когда дежурили молодежные команды.

Под свой надзор взяли комсомольцы и завершение строительства новых нагревательных камер. Ежедневно по очереди выходили на субботники.

Как-то вечером в таком субботнике принял участие и Шафорост. Довелось-таки Надежде встретиться с ним на этой стройке, которая зародилась по ее идее и которая причинила ей так много боли. Но встретилась с ним Надежда не в роли руководителя, о чем когда-то мечтала, а обычным подносчиком.

Таким же подносчиком кирпича работал и Шафорост. Случай, словно нарочно, свел их-за одними носилками.

После того как Надежду вернули в цех и Шафорост вынужден был отменить свой собственный приказ, он обращался с ней подчеркнуто мягко, деликатно, внешне заботливо. Но его вежливость и доброжелательность процеживались сквозь сито холодной официальности, и Надежда отвечала ему тем же.

Невольно думая об одном и том же, Шафорост и Надежда старались вести себя учтиво, однако за этой учтивостью оба еще сильнее чувствовали, что узел неприязни между ними затягивается все туже.

Когда Шафорост сошел вниз, на помосте послышались насмешки. Подтрунивали над ним трое молодых инженеров из соседнего цеха:

— А где это его Эдисон? — сквозь шум уловила Надя и сразу же поняла, что шпилька направлена против Лебедя.

— Где ж ему быть — возле красавицы своей нежится!

— Сестричку оберегает от бомбежки! — проехались уже и по Шафоросту.

— Изобретательный!

— А как же!

— А после войны напишут в газетах, что благодаря его изобретениям и Гитлера разбили!

Наде были обидны эти насмешки. При всей своей неприязни к Шафоросту она видела в них несправедливость по отношению и к нему, и особенно к Лебедю. После первого налета Лебедь действительно не выходил на работу, но не потому, что «нежился» с сестричкой Шафороста, а был болен. Говорили, радикулит совсем скрючил его. В насмешках молодых инженеров Надежде послышалась зависть к Лебедю. Они завидовали ему, злились, что он так быстро, за какие-нибудь семь месяцев, стал на заводе заметной фигурой. Недавно, в местной газете появилась уже вторая статья, высоко оценивавшая изобретательский талант Лебедя, и это еще больше разжигало их зависть. Успехи Лебедя они приписывали родству его с Шафоростом, но кому-кому, а ей, Надежде, теперь хорошо известно, что Лебедь тяготится этим родством.

А на лесах не умолкали: смеялись над тем, как Лебедь во время первого налета бултыхнулся в траншею с водой.

— Да еще как! — ехидничал кто-то. — Прямо вниз головой. Только пузыри пошли. Если б не хлопцы, там бы ему и крышка.

— Это в какую траншею?

— Возле проходной!

Надежда вздрогнула: выходит, во всем виновата она. Ведь к ту ночь они условились идти домой вместе, и именно возле проходной он должен был ее ждать. Почему он тогда так горячо настаивал, чтобы они встретились, что хотел сказать ей, она так и не знает: бомбежка даже личные планы скорректировала по-своему. А Лебедь, оказывается, заболел из-за нее, и это взволновало Надежду.

Ей было больно. Начала мучить совесть: как это она смогла равнодушно отнестись к человеку, который в беде первый и так искренне протянул ей руку?

Сама не зная почему, без всякой нужды спустилась вниз. Если бы не ревность Ларисы, в обеденный перерыв отправилась бы к нему домой: может, чем-нибудь помогла бы.

А через час снова начался налет. Снова над Днепром повисли фонари, опять в грозной схватке сцепились земля и небо.

XXI

Безграничны степи запорожские! И невыразимо прекрасны они прозрачным утром в пору начала жатвы, когда море созревшей пшеницы, встречая солнце, сверкает, подобно червонному золоту, переливается всеми цветами радуги и временами торжественно затихает, словно само собой любуется.