На крутой дороге

Получился конфуз. После налета телефонные линии действительно были во многих местах повреждены. Городское бюро ремонта не успевало справляться с повреждениями. Морозова, естественно, очень волновала проблема связи с Днепрогэсом, поэтому он велел выслать на линию своих монтеров. А ребята, напуганные бомбежкой, впопыхах выскочили с завода, забыв свои ночные пропуска. Да еще, как на грех, черт их попутал подразнить женщин, подкравшихся в темноте к столбам. «Ой, сейчас капут нам, Фриц! Капут, Ганс!» — кричали они, делая вид, что испугались. После этих словечек они вряд ли помнили, как их стащили со столба, заперли в подвал, да еще и тумаков хороших надавали.

— Вот морока, побесились бабы, — сердился Марко Иванович, докладывая об этом Морозову.

Но Морозова этот случай рассмешил до слез.

— Хвалю женщин! Ей-ей, молодцы! Вот это хватка! А наши «гансы», — обратился он к монтерам, — пусть не будут такими растяпами. — И еще звонче расхохотался: — Ай да запорожчанки!

XIX

В минуты опасности любовь к самому близкому, самому родному особенно обостряется. Надежда приехала с завода как раз в разгар стычки женщин с «чужаками», но даже не остановилась возле них. В мыслях у нее был только Юрасик. Всем своим существом стремилась она к нему, своему малышу — ведь он, бедненький, наверное, пережил столько страха ночью, что и сейчас еще плачет и зовет свою маму.

Василь больше не писал. Письма, которые она посылала ему ежедневно, а иногда и по два на день, оставались без ответа. Неизвестность пугала ее. И это вызывало еще большую тревогу о сыне.

Она нашла Юрасика в подвале дома — в бомбоубежище, заставленном колясками, раскладушками, пропитанном запахом пеленок, — схватила, сонного, на руки, перенесла в комнату, уложила на кровать и, не раздеваясь, крепко прижимая к себе ребенка, так и уснула.

А когда проснулась, мать со слезами поведала ей о горе, причиненном городу. Кроме кинотеатра в соседнем квартале разрушен жилой дом. Много людей покалечило, трое детей сгорело. В гавани затоплено судно.

Надежда слушала печальный рассказ матери и все крепче прижимала к себе сына, будто хотела укрыть его от этих ужасов.

— А больше всего на плотину кидал. По Днепрогэсу метил, проклятый, — вздыхала Лукинична. — Даже стены шатались. Да, к счастью, все мимо: то в воду, то на набережную.

— На набережную? — вздрогнула Надежда и стала торопливо одеваться.

— Куда это ты? — с удивлением посмотрела на нее мать. — Ведь тебе в ночную.

— Нужно, мама. На завод мне нужно. До смены я еще заскочу домой.

С каким-то тревожным чувством направилась она к берегу. Еще издали заметила черные, обгоревшие ребра каркаса вчера еще красивого ажурного речного вокзала. Вдоль зеленой набережной зияли огромные, ужасающие воронки. Из одной такой воронки, как безумная русалка, распустив длинные обгоревшие волосы, причудливо поднялась вверх корнями и так и застыла перерубленная надвое молодая акация.

У Надежды захватило дыхание. Спотыкаясь об искалеченные ветки, через поваленные стволы молодых деревьев, словно через трупы, бежала она к своему тополю. Красивое стройное дерево, казалось, еще выше вытянулось над глубокой черной воронкой и тоскливым шелестом будто жаловалась Надежде. Его тоже не миновала беда: словно кто-то злобно вогнал в дерево раскаленный топор и рассек ствол до самой сердцевины.

Надежда ужаснулась. Невыразимая боль пронзила сердце.

И только кроткий седой горбун — «король цветов» — несколько развеял ее печаль. Придя на завод, Надежда сразу же разыскала его. Неугомонный садовник в это время возился в скверике, озабоченно зачищая кору на деревьях, тоже поврежденных осколками. Когда Надежда рассказала ему о раненом дереве и попросила совета, у старика повлажнели глаза.

— А ты чья же будешь, красавица? — ласково поздоровавшись, снял он шапку. И хотя старик уже не раз видел ее, отвечал приветливо на ее поклоны и, по своему обыкновению, дружелюбно спрашивал: «Как поживаете?» — он только теперь поинтересовался, кто же она такая.

У старого садовника был свой взгляд на жизнь, и достоинства человеческой души он оценивал по отношению человека к растению. «Кто на своем веку посадил хоть одно деревцо, тот уже не напрасно землю топчет». Поэтому каждый, кто ухаживал за растениями, естественно, вызывал у старика особую симпатию. А эта, вишь, не только ухаживала за тополем, но еще и так убивалась о нем.

— Покалечило, говоришь? Вот фараоны! — сказал он, и гневные морщины сошлись на его старческом обветренном лице. — Сколько горя людям причинили! Какую, беду принесли!

И снова ласково обратился к Наде:

— А сколько же лет твоему дереву?

— Шестой год, дедушка.

— Молодое еще. Значит, выживет, не горюй. Молодость все переборет. Возьми, красавица, навозцу из-под коровы, только свеженького, замеси его с глинкой, как тесто, и замажь. Оно и затянется. За лето все подживет. Только кору вокруг раны поначалу обрезать нужно. Пойдем покажу. Видишь, вон человек зачищает? Тоже, хвала ему, сам когда-то посадил. Пойдем, пойдем, милая.