На крыльях миражей

– Да! Не спорь. Я лучше знаю. И сейчас хочешь. Я тоже. Тоже хочу. Но боюсь. Вот! Не уезжай, а, не надо. Я справлюсь со страхом, я, я почти готова… стать твоей. Но ты должен обещать!

– Клянусь, ты первая и последняя, кому я приношу клятву верности! Любовь… любовь нельзя притянуть за уши. Она или есть, или её нет. Ты меня любишь?

– Я-то да, ещё как люблю, но ведь мы сейчас не про любовь говорим, да? Сам знаешь про что! Ни для кого не секрет, ради чего вы, мужчины, готовы влюбляться.

Оба понимали, что время пошло. Он не мог представить себе два года без неё, она не хотела отпускать своё счастье. Влюблённые хватались как за соломинку за каждую секунду, отведённую для общения, конечность которого неотвратимо приближалась.

Оба нуждались в гарантиях, которые реальной жизнью не предусмотрены. Судьба, несмотря на иллюзию выбора, целиком и полностью случайна. Давать нелепые обещания, клятвы, не имело смысла, кидаться на амбразуру, пускаясь во все тяжкие – страшно. Никто знает, что с ним будет через неделю, через день, тем более невозможно планировать жизнь на два года вперёд.

– Давай развяжем себе руки, Вероника, расскажем всем-всем: родителям, друзьям, всем, что мы муж и жена. Не важно, что это не так. Сегодня не так, завтра будет так. Когда-нибудь это должно случиться. Разве ты не согласна.

– Я и сегодня согласна! Нет, вру. Не торопи меня, Геночка. Я сама должна решить, когда это случится.

Она – юная, очаровательная, непорочная, отчаянно боролась с невыносимым стыдом, с соблазнами и запретами. Внутри происходило нечто, казавшееся сильнее неловкости и смущения от осознания того, что вот-вот должно непременно произойти.

– Прости, не сегодня, нет!

– Как скажешь, родная.

Время до призыва пролетело как один день, даже час. Расставались лишь на ночь, совсем ненадолго. В пять утра Генка свистел под окном. Вероника, даже не позавтракав, едва успев навести красоту, выбегала к любимому.

Тема близости была закрыта. Больше к этому вопросу ни разу не возвращались. Целовались и обнимались изобретательно, самозабвенно. Если когда-нибудь у вас в душе пел соловей и сияли звёзды, несложно представить, что чувствовали, о чём думали и мечтали влюблённые.

Всё было так, как всегда с тех самых пор как первый мужчина почувствовал гипнотическое обаяние первой женщины, назвав трепетный восторг любовью.

– Гена, давай скрепим наши чувства клятвой. Напишем послания, свернём из них конвертики, удостоверим отпечатками пальцев, смоченных в смеси твоей и моей крови. И отправим в будущее в закрытой бутылке. Например, закопаем под этой берёзой. Думаю, что за два года она не убежит. Это будет нашим секретом.

– Давай. Что писать будем?

– Это священная тайна. Нужно угадать, какими мы будем, сумеем или нет сохранить любовь. И конечно пожелания. Чур, не подглядывать. Я дома напишу. Встречаемся через час. Нет, через два. За шестьдесят минут я не успею придумать всю-всю жизнь. С тебя письмо, бутылка с пробкой и большой целлофановый пакет.

Вечером, за день до проводов в армию, они совершили торжественную закладку на глубину в один метр. Координаты тайника были отмечены в навигаторе, дерево пометили традиционной глупостью – Г + В = ♥+ ♪

От привычного ритуала прощания с гражданской жизнью Генка отказался: накрыл друзьям стол в кафе, обнялся со всеми и ушёл домой, где его ждала Вероника. Ночь была беспокойной, печальной, подушка намокла от слёз. В ушах нескончаемый звон, в глазах зияющая пустота. В мятущихся душах хозяйничал стылый ветер, а тела… восхищённые близостью тела изнывали от желания, которому выпало жестокое испытание. Тела задыхались от восторга, чувствуя родственную сопричастность, которой назначен срок заточения в два бесконечных года.

Такой подвиг способны свершить лишь в юности, пока не накоплен печальный опыт утрат и сопутствующей этому состоянию искренней скорби.

– Я дождусь тебя, Геночка, обязательно дождусь!

– Ещё бы. Настоящей любви достойна лишь ты, родная. Не провожай меня. Так будет лучше. Долгие проводы… сама знаешь. Два года – пустяк. Семьсот тридцать дней и я снова твой.

Оба считали, что время над ними не властно. Не совсем, но теперь точно. Наверно потому, что не знали, как больно сознавать, что постепенно забываешь всё: не только запах и взгляд – совсем всё, даже образ.

В голове поселяется опасение, что возможно любовь – обман. Признания и клятвы тоже стареют, улетая в пустоту как воздушные семена перезревшего одуванчика. Оказывается, вспомнить ощущения от близости практически нереально. А если при встрече ничего подобного пережитому не почувствуешь? Ведь за два года может произойти всё, что угодно. Снежинка на ладони превращается в капельку за считанные секунды, а человек… как быстро меняется человек?

Вероника постоянно думала про Гену, то и дело рассматривала его фотографию. Письма писала едва ли не ежедневно. Столько всего нужно было сказать. Почему раньше, когда любимый был рядом, эти мысли прятались куда-то. Впрочем, тогда не было нужды выстраивать миллионы сценариев любви, ведь Гена был рядом. Стоило только руку протянуть.