— Я определенно намерен расширить кулинарные горизонты вашей кухарки в отношении специй и приправ, — говорит он. — Можно прислать вам кое-что из моих запасов?
Он продолжает рассказывать мне о разных смесях карри, о полезных свойствах свежих специй, об индийском тамаринде, который он недавно начал импортировать в стручках. Я так увлечена, что совершенно забываю о кухне и о своих неженственных промахах. Он описывает дымный запах зиры, темную горечь семян фенугрека, насыщенную сладость свежего кокоса, пряную остроту свежего корня имбиря.
Пока Хэтти убирает суповые тарелки, мистер Арнотт рассказывает мне о своих любимых карри. Я ловлю каждое его слово, стараюсь запомнить и переспрашиваю.
— Как вы сказали? Натереть и протушить на медленном огне мякоть двух кокосов?
— Тут важна свежесть, протухший кокосовый орех — не самая приятная вещь на свете. Вам и вправду все это интересно, мисс Актон?
Он внимательно смотрит мне в лицо поверх бокала с портвейном — видимо, оценивает мои аппетиты. Но в его глазах светится столь неподдельная искренность, что мне вовсе не хочется притворяться женщиной с умеренными аппетитами.
— Да, — отвечаю я. — Ваши рассказы о специях, приправах и восточной кухне произвели на меня огромное впечатление.
Когда подают краба, я понимаю, что совсем забыла об Энн, которой, вероятно, нужна помощь. К моему удивлению, она добавила несколько собственных заключительных штрихов. Краб аккуратно вставлен в розовый панцирь, а рядом — небольшая горка нежно-зеленого майонеза. Чем она покрасила его в зеленый цвет?
— Из него тоже можно было сделать карри, — сообщает мистер Арнотт. — В Мадрасе карри из морских моллюсков считается вершиной изысканности. Карри готовят из чего угодно… из рыбы, дичи, даже из яиц.
— Из яиц? — заинтригована я.
— Да-да, из самых обычных. Сварить вкрутую и поместить в горячий соус карри — необыкновенно вкусно.
Я пробую майонез, так и не поняв, чем Энн придала ему зеленоватый оттенок, стараюсь запомнить рецепт яиц карри и одновременно проверяю вкус краба.
— Вы не находите, что крабу не помешало бы еще немного лимонного сока? — спрашиваю я. — Или, возможно, надо было приправить его чили-винегретом.
— Он определенно свежий. — Гость неторопливо смакует крабовое мясо. — Пахнет морем.
Затем он резко поворачивается ко мне и смотрит прямо в глаза.
— Я никогда не встречал женщины, столь увлеченной едой. Такой любознательной… умной, осведомленной. Чрезвычайно отрадно.
Я раздуваюсь от гордости под его восхищенным взглядом и едва замечаю Хэтти, которая приходит убрать тарелки. Мое самодовольство мигом улетучивается в ожидании следующего блюда: я представляю, какие опасности угрожают запеченной на вертеле оленине. Даже если подать ее с обычным отварным картофелем и простым соусом из говяжьего бульона с толикой портвейна. Мистер Арнотт вновь отвлекает меня, рассказывая о своем любимом супе под названием малигатони: из цукини, огурцов, яблок и порошка карри его собственного приготовления. Он утверждает, что это самый вкусный суп, что он когда-либо ел, за исключением моего супа из зайца. Я подозреваю, что это флирт, поскольку собеседник продолжает смотреть мне в глаза, и с величайшей неохотой отвожу взгляд.
Прибывает оленина, нарезанная толстыми сочными ломтями. Картофель плавает в растопленном масле, а соус подслащен джемом из красной смородины. «Молодец, Энн, ничего не забыла», — думаю я, пока не прикасаюсь рукой к тарелке, холодной, как лед.
Заходит разговор о Гастингсе — там мистер Арнотт познакомился с моим отцом. Какое облегчение — говорить о папе, не притворяясь, что он умер, хотя я немного волнуюсь.
— В Тонбридже нам приходится делать вид, что мама — вдова, — сбивчиво объясняю я. — Пока не встанем на ноги. У нас сейчас сложное время.
— Да, понимаю.
Он прикасается к моему плечу, точно заботливый дядюшка, и мне почему-то очень приятно.
За олениной следует грушевая меренга, которую мы едим маленькими ложечками с длинными ручками. Зернистая груша взрывается ароматной сладостью во рту и тает на языке.
— Какой сорт груш вы использовали? — спрашивает гость.
— Бон-Кретьен, — отвечаю я. — Я очень требовательно подхожу к сортам фруктов и всегда готовлю только из самых спелых.
Он поднимает брови, и я вдруг понимаю, что выдала себя. Шею и щеки заливает жаркая волна.
— Восхитительно, — после долгой паузы произносит мистер Арнотт.
Глядя на подрумяненные пики меренги, я чуть ли не физически чувствую, как напряженно работает его мозг: он пытается меня понять.
Появляется Хэтти с кофейным подносом, а следом — мама. За кофе она расспрашивает мистера Арнотта о масштабах его бизнеса, в каком районе Лондона находится его дом, сколько у него слуг, чем занимаются его взрослые дети, о здоровье и увлечениях — подробный, бесстыдный допрос. Гость терпеливо удовлетворяет ее любопытство, а я слежу взглядом за пляшущим по столу белым пятном от его бриллиантовых запонок. «Возможно, — думаю я, — мне подойдет брак с таким человеком, как мистер Арнотт. Похоже, моя сердечная рана затянулась, и я готова к переменам».