Читаем На куличках полностью

На куличках

- Ваше-бродие, барыня велела вам сказать, что наш барин вас, ваш-бродь, грозятся убить. Так что барыня, ваше-бродь, просила, чтоб вы ничего такого, борони Бог, не сделали...

- Да что, да что такое мне не делать-то?

Но уж больше слова путного не мог Андрей Иваныч из Непротошнова вытянуть.

- Не могу знать, ваш-бродь...

- Ну, а барыня что, Марья Владимировна, что она?

- Н-не могу знать, ваш-бродь...

"...О, идол проклятый, да скажи хоть что с ней?"

Но поглядел Андрей Иваныч в безнадежно-рыбьи глаза Непротошнова и отпустил его.

Остался один, долго лежал в темноте. И вдруг вскочил:

- Господи! Да ведь если она прислала это сказать, так значит, она... Господи, да неужели ж она меня...

Догнать Непротошнова, догнать, дать ему целковый последний! Выбежал Андрей Иваныч во двор, на крыльцо Непротошнова и след простыл.

Но с крылечка Андрей Иваныч уж не мог уйти. Небо огромное, воздух - полон сосновым лесом, и море - как небо. Весна. Вот вытянуть бы руки так - и ринуться вперед, туда...

Жмурился Андрей Иваныч, оборачивал лицо вверх, к теплому солнцу.

"Умереть? Ну, что ж... Умереть нам легко. Убить - труднее, и труднее всего - жить... Но все, все, и убить - пусть только она захочет".

Такое солнце, что можно было даже создать себе вот эту нелепицу, несуразность: что она, Маруся, что она и в самом деле... А вдруг? Ведь такое солнце.

С утра - с зари ее видеть... Ничего - только какая-нибудь малость самая малая, легчайшее касание какое-нибудь, как тогда, - падал снег за окном... И уж - счастье. С самого утра - до поздней ночи, все - счастье.

Вот так бы вот, раздевши, побежать бы сейчас туда...

Сегодня даже с солдатами заниматься было хорошо. Даже Молочко - новый.

Молочко, положим и в самом деле сиял, и телячесть его была важная, не такая, как всегда.

- Я имею до вас дело, - остановил он Андрея Иваныча.

- Что? Э, да скорее, не тяните козла за хвост!

- Шмит меня просил... можете себе представить? - быть секундантом. Вот письмо.

- А-а, вот что... "вот почему Маруся"... Открыл Андрей Иваныч конверт, прыгал через строчки, глотал, ах - поскорее!

"Во время вчерашнего... с галчененком... Мой дуэльный выстрел... Ваша очередь... Буду стоять, не шелохнусь, и если... Очень рад буду, мне пора".

Конец Андрей Иваныч прочел вслух:

- Позвольте. Это что ж такое? "...Только Вам одному стрелять. А если вам не угодно, мы посмотрим". Позвольте что это за дуэль? Странные требования! Это не дуэль, а чорт знает что! Что он думает, - я стану, как он... Вы секундант, вы должны...

- Я... я ничего не знаю... Он так... он меня послал Шмит... Я не знаю, - бормотал Молочко, оробело поглядывал на широкий, взборожденный Андрей-Иванычев лоб.

- Послушайте, вы сейчас же пойдете и скажете капитану Шмиту, что такой дуэли я не принимаю. Не угодно ли ему, - оба стрелять вместе. Или никаких дуэлей... Это чорт знает что!

Молочко, поджав хвост, побежал рысцой к Шмиту. Захлебываясь, доложил обо всем. Шмит курил. Равнодушно стряхнул пепел:

- Гм, несогласен, вот как? А впрочем, я так и...

- ...Нет, что ему еще нужно? Можете себе представить: еще накричал на меня! При чем - я? Это с вашей стороны... Это так благородно, отдать свой выстрел, а он...

"Благородно, ч-чорт!" - Шмит искривился, исковеркался: Бла-го-род-но, д-да... Ну, вот вам поручение: завтра вы всем расскажете, что Половец меня обозвал... негодяем, что я его вызвал, а он отказался. Поняли?

- Господи, да я... Но почему завтра?

Шмит пристально поглядел на Молочко, усмехнулся нехорошо и сказал:

- А теперь прощайте-с.

С каменным, недвижным лицом сидел Шмит один и курил. Револьвер валялся на столе.

"Разбудить Марусю? Сказать? Но что? Что люблю, что любил? И чем сильнее любил"...

Он пошел в спальню. Истерзанная ночными распятьями Маруся мертво спала. Лицо все измазано было следами слез - как у малого ребенка. Но эти две морщинки около губ...

Разверзлась Шмитова каменность, проступила на лице смертная мука. Он стал на колени, нагнулся было к ее ногам Но... сморщился, махнул рукой:

"Не поверит. Все равно... теперь не поверит", - и торопливо пошел в сад.

В саду у клумб копался Непротошнов: хоть бы чем-нибудь барыню милую улыбнуть, - примечал он ведь, обеими руками она бывало к цветам-то тянулась.

Увидел Непротошнов Шмита - дрогнул, вытянулся, застыл Шмит хотел усмехнуться - лицо не двинулось.

"Он - все еще меня боится... Чудак!"

- Уйди, - только и сказал Непротошнову.

Непротошнов - подавай, Бог, ноги: слава Богу - целехонек ушел.

Шмит сел на большой белый камень, уперся левым локтем в колено.

"Нет, не так... Надо прислониться к стене... Вот теперь... хорошо, прочно".

Вынул револьвер. "Да, хорошо, прочно". И та самая пружинка злая разжалась, освободила.

24. Поминки.

Андрей Иваныч сидел и писал письмо Марусе. Может, это было нелепо, бессмысленно, но больше нельзя - нужно было выкрикнуть все, что...