На ленских берегах

Отец сел в люльку, натянул до плеч защищающий от пыли чёрный брезентовый кожух. Управляющий одним резким нажатием на рычаг стартёра завёл мотоцикл, привычно переметнул через него ногу, и они стали по вырытому бульдозером в крутом прибрежном обрыве пологому спуску-подъёму двигаться вверх. На самом выезде, откуда уже открывался вид на довольно длинный алас, Анатолий вдруг, не веря своим глазам, увидел справа по ходу лежащий на боку в тени густого ельника морской моторный баркас с крутыми носовыми и кормовыми обводами, тот самый, который два года назад впервые пришёл за каким-то грузом из Наторы в Нюю. В это время Анатолий с друзьями по школе купался в прибрежных водах и загорал на зернистом песке... То ли потому, что с детских лет мечталось о море, то ли из-за желания каким-то способом уже здесь, на величественной сибирской реке, словно громадным мечом разрубающей бескрайнюю Сибирь пополам, обзавестись пусть небольшим, но своим судёнышком, только с тех пор мальчишечья душа потеряла покой... И как могло быть иначе, если этот баркас отвечал всем тогдашним желаниям, родившимся благодаря романтическому юному воображению.

Поскольку воплотить их в жизнь не было никакой возможности, то оставалось вместо ночного сна порой аж до самого рассвета, мысленно устроив на корме баркаса смотровую площадку со штурвалом, в центре установив мачту с реей и прикреплённым к ней парусом, пошитым из списанной в совхозе мешковины, бороздить с друзьями-одноклассниками так же, как и он, бредившими морем, речные просторы, в ветреную погоду вскипавшие пенными метровыми волнами! А когда воображение раскалялось до предела, то мнилось, что, взяв на абордаж пиратское судно и в жестоком бою одержав победу, в трюме вместе с несметными богатствами обнаружилась взятая в плен красавица. Она, конечно же, сразу влюблялась в своего спасителя, и он, вернувшись из плавания, её, посланную словно по воле самих небес, в качестве суженой вводил в свой дом! Эти навязчивые мечты и радовали, и мучили юную душу. Какие в большей степени — Анатолий сказать бы не мог, но если бы пришлось выбирать, то он, не задумываясь, однозначно предпочёл бы страдание — настолько порой оно было сладостным...

“И вот предмет моих морских, всего двухлетней давности мечтаний без дела, в самый разгар навигации, можно сказать, бесхозно валяется на суше! — радостно подумал Анатолий. — Фантастика! Чудеса! Но факт, причём неоспоримый! Может быть, даже позволяющий воплотить в жизнь мечты, так часто лишавшие меня по ночам сна и покоя? Чем чёрт не шутит! Только надо попробовать каким-то образом с разрешения совхозного руководства перевести баркас в Нюю, чтобы, не теряя ни дня, приступить к его оборудованию под желанный парусник... Проблем с этим быть не должно, ибо судно, если судить по разобранному двигателю и нескольким пробоинам в борту, было списано”.

Занятый этими вспыхнувшими, как порох, светлыми мыслями, которым, забегая вперёд, по очень серьёзной причине не удалось обратиться в солнечную реальность, Анатолий и въехал в наслег. Он представлял собой почти правильный прямоугольник, вдоль и поперёк разрезанный двумя рядами сквозных улиц с рубленными в лапу из сосновых брёвен однотипными домами под шиферными крышами, с той только разницей, что одни были большими, другие — нет... В каждом дворе виднелись хозяйственные постройки, в одних, для сохранения тепла обмазанных со всех сторон коровьим навозом, в зимний период содержался скот, а в дощатых, с многочисленными щелями, хранились ещё ранней весной заготовленные дрова. Останавливаться в наслеге не стали, а проехав по улице Центральной, единственной, где дорожное полотно было покрыто речным гравием, мимо зданий клуба и промышленного магазина, стоящих друг против друга, и по пыльной, полевой дороге, петляющей между картофельными посадками, прибыли на ферму. Отец в сопровождении бригадира хозяйским глазом осмотрел её и, сделав несколько строгих замечаний в отношении ремонтных работ, которые необходимо было завершить к началу зимне-стойлового содержания крупного рогатого скота, распорядился ехать на покосы.

Теперь дорога как нырнула под кроны раскидистых лиственниц и тополей, так и с добрых два, а то и три километра проходила в густой тени вековых деревьев. Это препятствовало солнечной жаре проникать между разлапистых веток, и в своеобразном хвойно-лиственном туннеле сохранялась утренняя прохлада, благодаря которой стало остывать распаренное на солнце тело, забывалась жажда. Сенокосные угодья, едва выехали из леса, открылись как-то сразу во всю ширь и глубину не менее, чем на десять километров, протянувшись рядом с берегом Лены, а порой и впритык подступая к нему. Управляющий, свернув с дороги, по краю аласа, на котором трава была давно скошена и заскирдована, погнал мотоцикл прямо к полевому стану, по-хозяйски разбитому рядом с крутым речным берегом в тени обширных крон вековых сосен, в солнечном свете могучими стволами переливающихся светлой медью...