На ленских берегах

На подходе он увидел отца с управляющим бригады, о чем-то беседующих, живо жестикулируя руками. По их улыбающимся лицам можно было понять, что они оба остались довольны и встречами-разговорами с рабочими, и набравшими высокий темп сенозаготовительными работами. Все сели в мотоцикл и вернулись в наслег, где Капитон Архипович, свернув с Центральной улицы в какой-то узкий глухой проулок, остановил своего стального коня у самой калитки обширного, обнесённого дощатым забором двора, в глубине которого стоял бревенчатый, довольно большой дом с двухскатной крышей, в отличие от других не шиферной, а тесовой. Заглушив мотор, он обернулся к Анатолию, всё ещё сидящему на заднем сиденье, и весело произнёс тёплым голосом:

— А здесь в доме-пятистенке со своей большой-пребольшой семьёй живу я! Не стесняйся, проходи! Дорогим гостем будешь!

— Спасибо!

— Благодарить будешь потом, когда силы подкрепишь! Небось, жара притомила, вон как сегодня прямо с утра нещадно палит!

— Есть маленько!

— То-то!

Отец, ещё больше загоревший, отчего белые зубы на фоне почти шоколадного лица при улыбке влажно блестели, в терпеливом ожидании сына стоял у раскрытой калитки, и едва тот слез с седла, уверенно прошёл в дом. Анатолий последовал следом, но лишь переступил высокий порог, невольно остановился — настолько внутреннее устройство показалось ему необычным. Высокие стены были не оштукатурены, а, срубленные из сосновых бревен, лишь ровно окантованы с внутренней стороны топором и гладко обработаны рубанком. Пазы между ними плотники проконопатили так плотно и умело, что природный утеплитель — густой, когда-то зелёный, а теперь высохший, тёмно-серый, сдавленный тяжестью брёвен, — мох даже в редких местах не топорщился. В силу того, что потолок из обрезных плах-“сороковок” был устроен не вровень с балками-матицами, а постелен сверху, они казались очищенными мамонтовыми рёбрами, только не круглыми, а прямыми и квадратными в сечении. Дом был на несколько комнат разной площади разделён перегородками, невысокими, чуть выше человеческого роста, и сделанными из строганых тесин, без каких-либо дверей, но с проёмами, занавешенными узкими шторками из грубой синей ткани. Обычным был лишь пол, и то только потому, что был густо покрашен коричневой краской. Сами же широкие и толстые половицы в прошлом, видимо, являлись обшивкой какой-то деревянной старой баржи, скорей всего, выброшенной в непогоду на берег да так на нём и оставшейся...

Обедали в самой большой комнате, одновременно являющейся кухней и гостиной. В самом центре, но ближе к стене, добрую треть площади занимал прямоугольный стол, аккуратно застеленный клетчатой светло-голубой клеёнкой, стулья заменяли длинные, грубо сколоченные лавки. В правом углу от входа возвышалась сложенная из кирпича-сырца печь с чугунной плитой, естественно, в летнее время не топившаяся, но до первых заморозков служившая дополнительным местом, где стояли какие-то чугунки, сковородки и тазы. Обращал на себя внимание посудный лакированный шкаф под стеклом, как единственная во всей комнате вещь, сделанная на мебельной фабрике. Прикреплённое надёжно гвоздями к стене над самым столом, красовалось огромное чучело морды лося с ветвистыми, мощными светло-коричневыми рогами. Как раз под него Капитон Архипович и усадил Анатолия. Хозяйка, давно не молодая женщина с узкими тёмными глазами-щёлочками, с длинными и чёрными, как уголь, волосами, заплетёнными в толстую косу, одетая в серое просторное платье с длинными рукавами, лишь тихо поздоровавшись с гостями, поставила на середину стола большую миску, наполненную до самого верху только что вынутыми их чугуна горячими, исходящими лёгкими кольцами пара мясными кусками на кости. Быстрыми, проворными руками положила перед мужчинами якутские ножи с ручками, сделанными из высохшего до лёгкого звона корня столетней берёзы.

В тщетных поисках хоть какой-нибудь вилки Анатолий искоса посмотрел на отца. Тот, держа в левой руке мясной кусок, другой уверенными движениями отрезал от него тонкие ломтики и прямо с ножа ловко отправлял их в рот, словно всю жизнь иначе мясо не употреблял. Поймав озадаченный взгляд сына, не без лёгкой иронии произнёс: “Что, вилку потерял?! Так её и не подадут! Не раздумывай, расправляйся с пищей, как я! Да посмелей — время не терпит!” Анатолий в ответ хотел возразить, мол, мать ему строго-настрого запретила есть с ножа, но, поняв, что это будет неуместно, взял ещё горячий, обжигающий пальцы кусок и, опасаясь порезаться, осторожно приступил к еде. После того, как с мясом, оказавшимся и первым, и вторым блюдом, было покончено, хозяйка проворно поставила перед мужчинами разлитый по гранёным стаканам горячий свежезаваренный чай, а в центре стола — большой кувшин с холодным, видно, совсем недавно принесённым с ледника, молоком и берестяную, красиво сплетённую, высокую чашу с сахаром, колотым на кусочки, которые аппетитно поблескивали острыми гранями на свету, лившимся сквозь матерчатые плотные шторы из узкого, но высокого окна едва заметной, серебрящейся полосой.