На Лиговке, у Обводного

— …Я смелая была. Война-то началась, мы из города сюда вот, на аэродром, переселились, я в военторговской столовой работала. Налетят немцы на Угловичи, все — кто куда, кто в ямы, кто в лес, а я залезу куда-нибудь повыше и смотрю, как родной город горит. — Старушка потеребила ручки у сумки, помолчала. — Сгорел и наш домишко. Все сгорело, что успели нажить. Начали аэродром эвакуировать, последние машины уходят, а комендант подбегает ко мне и говорит: «Марья Васильевна! Третья эскадрилья еще в воздухе. Прилетят — покормить надо. Хоть чем-нибудь. Останься». Охнула я: «Эскадрилья пообедает да и улетит на другой аэродром, а я как?» А он смотрит на меня, глаз не спускает. «Они, — говорит, — с утра не евши летают». Растерялась я, стою, не знаю, что делать. Тут муж мой подбегает, кричит: «Марья! На машину, ждать больше нельзя!» Муж у меня механиком служил по вольному найму. Комендант с другой стороны: «Марья Васильевна! Ребята на посадку идут». — Голос у старушки дрогнул. Нелегкие были воспоминания. Быльем не поросли. — Поцеловала я своего Коленьку и осталась. Клавочку, говорю, береги. Клавочка уцелела, а его я больше не видела.

Из окна выглянул аэрофлотец в фуражке с золотыми украшениями. Кинул взгляд на широкий простор поля, чертыхнулся и исчез.

Тут же донесся его сердитый голос:

— Алло! Алло! Колхоз? Кто у телефона? Слушайте, вы!.. Когда кончится это безобразие? Опять коровы на летном поле! У меня самолет идет на посадку. Ты мне это брось — частный сектор. Колхозники ваши — и поголовье ваше. Немедленно убирайте.

— Летит, — проговорил мужчина в соломенной шляпе. — Насчет коров забеспокоился, значит, летит.

Из-за леса выскочил беленький самолетик, пробежался вприпрыжку по клеверу, подрулил к служебному домику. Из самолета полезли люди с чемоданами, сетками, кошелками. Аэрофлотец прямо из окошка объявил посадку, мы залезли в самолет и полетели. Летели низко. Если над лугом — цветочки видно; над лесом — шишки на елках. Поблескивали речки, озерца. Иногда самолет грузно проваливался, и у пассажиров захватывало дыхание. Он натужно гудел, скрипел разболтанными суставами, выбирался из воздушной ямы и летел дальше.

Наконец пошел на посадку, простучал колесами по земле и остановился.

— Подбережье, — сказал летчик, открыл люк, спрыгнул на землю и устало потянулся.

Я схватил свой ящик, выволок его из самолета. За мной соскочили Серебрицкий и какой-то стройный блондин с новеньким портфелем и плащом через руку.

— Куда вы нас посадили? — спросил блондин у летчика. Тот уже влезал обратно в самолет. — Это же не Подбережье.

— Оно самое, запасной аэродром. На основном взлетная полоска занята. Каток дорожный застрял, вот и посадили сюда.

— Куда же идти? — строго спросил блондин. — Лес кругом.

— Сам без понятия, — ответил летчик. — Первый раз сюда плюхнулся. — И захлопнул люк.

Самолет затарахтел мотором и улетел. Блондин раздраженно чертыхнулся. Кругом стояли толстые, высоченные сосны. Вдали голубела какая-то будка.

— Пошли, — сказал Серебрицкий.

«Ничего себе, — подумал я. — С моим-то ящичком!» Голубая будка оказалась старым автобусным кузовом, без колес и стекол. На крыше кронштейн с обрывками телефонных проводов. В стороне, под сосной, сидели две женщины в цветистых платочках, в брюках, заправленных в резиновые сапожки. В ногах корзины с ягодами. Малина. Крупная, аппетитная.

— Здравствуйте, — сказал Серебрицкий. — Нам в Подбережье. Как добраться? На чем доехать?

Женщины улыбнулись:

— Доехать? На своих на двоих. Вот дорожка. Километра через два — шоссе. А там на горку взойдете — и Подбережье будет видно.

— Автобусы тут ходят? — спросил блондин.

— Чего им тут делать?

— Здесь же аэродром.

— Аэродром совсем в другой стороне. Мы и то удивились — чего это самолет прилетел? Перепутал, что ли?

Блондин продолжал чертыхаться. Серебрицкий предложил идти пешком. Отличная прогулка. Да и другого выхода нет.

Прогулка действительно была бы приятная. Свежий воздух, сосновый лес, цветущий кипрей. Его розовые пышные кисти росли вдоль всей заброшенной дороги. Если б не ящик с гвоздями. Я то и дело перекладывал его с плеча на плечо. Блондин шагал быстро. Шаг у него широкий, размашистый, и высокая, стройная фигура его мелькала между деревьями далеко впереди. Серебрицкий все поглядывал на меня, как я кряхтел под своим ящиком.

— Дай-ка, понесу немного. О!.. Черт… Какой тяжелый. Что в нем? Золото? Платина?

Не скоро мы добрались до Подбережья. Когда увидели его крыши, солнце перевалило за середину неба. Грело оно жарко, было душно. Мы распрощались с Серебрицким. Я от души сказал ему спасибо. В жизни не думал, что фельетонисты будут таскать на себе мои гвозди.

На автобусной станции я узнал, что автобус в колхоз «Победа» ушел. Вот только что, минут десять назад. И теперь до завтра. Лучше всего идти к универмагу, ловить попутку. А пройти туда просто — вот по этой улочке до реки, там направо до моста и — универмаг, новое здание.