На Лиговке, у Обводного

Катерина жила на Крайнем Севере давно. Та часть ее жизни, которая у человека считается лучшей, прошла здесь. Приехала с мужем. Она только что кончила техникум, Володя — институт, распределение ему досталось сюда, оба были молоды, любили друг друга, и шалаш казался раем. Родилась Оленька, а через три года Володя умер. От воспаления легких. Лучезарное счастье рассыпалось. Наступила правда жизни. Тяжелый быт, одиночество, страх за Оленьку, за ее здоровье, за ее будущее. И тоска глухая, изнурительная тоска по Володе. Уехать бы!.. Убежать из этого холодного, сурового края, где борьба за существование не отвлеченное понятие. Но куда? Нет у нее никого, кроме Володи. Один Володя. И то только в горьких воспоминаниях. Есть мама, но она не любит признаваться, что у нее взрослая дочь. Молодящаяся вдовушка была несказанно рада, когда Катенька выскочила замуж и судьба унесла ее за тридевять земель. На телеграмму, в которой ее поздравили с внучкой, ответила не скоро. Бабушка!.. Подумать только. Пережив случившееся, прислала десять рублей с припиской: купите девочке, что найдете нужным. Как будто здесь, в глухом таежном поселке, за четыреста километров от железной дороги, можно найти то, что нужно. Долго Катя держала в руках почтовое извещение — не вернуть ли обратно?

— Вернуть! — решил Володя. — Что за подачки? Проживем и без них.

Володиных родителей Катя видела всего два раза. На свадьбе — и то издали — и на вокзале, когда они провожали Володю. На невестку они не смотрели, близко не подходили… После смерти Володи прислали письмо:

«Уважаемая! Не знаем Ваших планов на будущее и, не собираясь что-либо советовать, вмешиваться в Вашу жизнь, предлагаем одно — отдайте внучку нам. Мы люди обеспеченные, и девочке у нас будет не в пример лучше, чем где-то в условиях случайной жизни. Ваша судьба не устроена…»

Над этим письмом она проплакала всю ночь. Даже по имени не назвали. «Уважаемая»… За что они ее так? Разве она виновата, что они с Володей полюбили друг друга? Разве она виновата, что Володя умер? За что же? Где справедливость? Кому это надо, что она осталась одна? Совсем одна… Что делать? Может быть, и верно — отдать Оленьку? Что она здесь увидит, услышит, в этом таежном поселке из нескольких избушек? Там благоустроенные квартиры, школы, театры, а здесь даже отхожее место одно на всех, дощатое. Самой ей отсюда не выбраться. Куда она денется? Кто она такая? «Экономисточка». Сидит на учетной картотеке, цифирки разносит по графам.

Поселок был опорным пунктом геологической партии. Через него уходили в тайгу и в него возвращались из тайги геологи, геодезисты, строители, дорожники. Одни искали золото, какие-то минералы, другие заполняли на картах «белые пятна», третьи пробивали трассы будущих дорог, четвертые выбирали удобные места под новое жилье, электростанции, новые опорные базы.

Уходили или возвращались, в поселке звенели гитары, бутылки, стаканы, пелись песни. Здоровые молодые парни отмечали «командировку». Если уходили в тайгу, прощались с цивилизацией: поселок — последняя крыша над головой. Впереди два-три месяца — спальный мешок, костер и голубое или звездное небо. Если возвращались из тайги — радовались человеческому жилью, бане, кровати с чистым бельем. Такие дни для Катерины были беспокойными. Тянуло к людям, к молодым, веселым, бесшабашным:

— Катерина Петровна! Уважьте! Разделите компанию.

Но пугала пьяная безудержность: нахальный, шальной стук в дверь среди ночи.

— Катька! Выходи, если зовут. Брезгуешь, зараза?

Однажды поздним вечером плечистый, обросший черной бородой мужичище, вырвав с мясом дверной крючок, ввалился в комнату. Выпучив пьяные глаза, сверкнул сахарными зубами:

— Приветик! Поговорим о том о сем?

Проснулась Оленька:

— Мама-а…

Катерина сорвала со стены двустволку. С тех пор как не стало Володи, она так и висела на стене. С ружьем обращаться умела, не раз стреляла по куропаткам, а гость не так уж был и пьян, чтоб не сообразить, что ружье — оно ружье.

— Ну, ну… — попятился он к двери. — Не дури.

Сбежались соседи, бородатому дали по шее, заново поставили дверной крючок. Ружье оказалось незаряженным.

До утра просидела Катерина в обнимку с Оленькой и двустволкой, теперь уже заряженной на оба ствола. Таежные мужики упрямые, не только на рожон полезут, а куда угодно. Особенно с пьяных глаз.

Когда пришло время Оленьке в школу, Катерину перевели в районный поселок. Там школа-интернат. А работать стала Катерина диспетчером на автобазе. Сначала дежурным, а потом и старшим. К месту она прижилась, нравом веселая, зубастая, с лица и фигурой приятная. В правом ухе сверкала маленькая сережка с ярким камушком «под брильянт».

— Почему сережка-то одна? — интересовались шоферы. — Где ж другая?