На линии огня

– И не говори. Огневой поддержки никакой, а стрелки с места не тронулись… Бросили, твари, нас одних…

Проходит Жоан Габальда, «дед», самый старый солдат в роте, спрашивает о своем девятнадцатилетнем сыне:

– Серхи не видал никто? Серхи не видали?

И вот наконец находит его: тот ковыляет, опираясь на плечо товарища, и, можно сказать, дешево отделался – раздроблена лодыжка. Они крепко обнимаются.

– Слава тебе, Господи, – бормочет отец. – Слава тебе, Господи.

Впереди всех, держа ружье в здоровой руке, меж виноградных кустов идет со спокойствием владетельного герцога дон Педро Колль де Рей. Время от времени останавливается – помогает подняться раненому, опознает убитого. Лес-Форкес тоже узнает многих – Кальдуча, Року, Пепина Жимперу, Жорди Рукальеду, – но еще больше тех, кто до неразличимости обезображен осколками или сплошь залит кровью. Трупы, несколько часов пролежавшие на солнцепеке, а потому почерневшие и распухшие, застыли в нелепых, порою комичных позах. Над телами вьются и жужжат густые рои мух.

Да, конечно, думает капрал, проходя по этому кладбищу, в облике убитого солдата нет ничего прекрасного или романтического. Тому и другому место в залах музеев, в стихах, в краснобайстве политиков. А в действительности нет ничего, кроме падали, кроме гниющей на солнце мертвечины.

Вслед за капитаном и лейтенантом Кавалье идет ординарец командира Кановас, которому тот передал знамя. Лес-Форкес удивляется, не видя ротного талисмана.

– А где ж наш Дуррутти? – спрашивает он.

Кановас, не оборачиваясь, удрученно тычет пальцем куда-то назад:

– Пал смертью храбрых за Бога и Испанию.

Спустя три часа на перекличке треть солдат ударной роты не отозвались. В журнал боевых действий занесли, что в пятницу, 29 июля 1938 года, при штурме кладбища Кастельетса-дель-Сегре ранено – 29, убито – 33 человека и одна собака.

Из-за поворота шоссе, перерезающего волнистую гряду, до которой отсюда метров триста, показывается первый танк. Замирает на миг, сдает назад. До солдат за брустверами доносится отдаленный рев его мотора.

– Вот они! – кричит офицер.

Хинес Горгель, стоя на коленях возле ящиков со снарядами, неотрывно смотрит на шоссе – оно опять пусто. Но стальное чудовище, спрятавшееся теперь за изгибом дороги, словно отпечаталось на сетчатке его глаз. Рядом с ним капрал Селиман – капли пота копятся в морщинах худого лица – поглаживает полуседые усы и улыбается в свирепом предвкушении.

– Красный зболочь идет, – говорит он.

В пятнадцати шагах выше, на открытом месте, но замаскированные ветками деревьев и кустарником, стоят, уставя жерла на шоссе и на окаймляющие его заросли, три маленьких противотанковых орудия. Прячась за щитом, прислуга пребывает в боевой готовности. Капрал Молина стоит слева, вжимая в орбиты бинокль; наводчик и заряжающий – на коленях между раздвинутых станин. Все трое – в стальных шлемах.

– Гляди-ка, каски нацепили, – говорит Горгель.

– От судьбы в каске не уйти.

– Могли бы и нам выдать, хоть одну на двоих.

– Ты будь спокойно, земляк. Укрепи сердце и немного жди. Я знать, что делать… Когда убивают кого, я приношу тебе каску.

Рядом в открытом ящике лежат двенадцать снарядов. Латунные корпуса сверкают на солнце, конические боеголовки отливают медью. Снаряды, которые можно обхватить двумя пальцами, кажутся Горгелю слишком маленькими – такие броню не пробьют.

– Неужто в самом деле могут продырявить танк, Селиман?

– Могут, могут! – успокаивает его мавр. – Это такой пушка, говорю тебе… Весь немецкий, клянусь головой моей и глазами, Инес.

– Хинес.

– Да, так и говорю – Инес.

Они продолжают внимательно смотреть вперед. Голос офицера заставляет артиллеристов встрепенуться. Танк снова показывается на шоссе, но на этот раз не останавливается, а ползет вперед.

– Русский, – говорит Селиман.

– Чего?

– Танк – русский зболочь. Я видеть такой раньше под Теруэль и под Брунете.

Горгель завороженно смотрит, как танк, продвинувшись немного, сворачивает влево, в поле, а из-за поворота шоссе появляется второй, а потом и третий. И одновременно склоны густо покрываются крошечными фигурками, медленно ползущими вперед.

– Одна танк без пехоты – крышка, – поясняет Селиман. – Внутри ничего не видишь, не слышишь, не знаешь. А когда попадают в тебя, зажаришься там, как барашек, клянусь. Нужно быть совсем безмозглый, чтобы ехать в танк, если снаружи не прикрывают.

Капрал Молина, одной рукой держа бинокль у глаз, другой показывает на танк, надвигающийся слева, и что-то говорит своим людям. Проворно крутя маховички, наводчик сдвигает ствол орудия градусов на двадцать и ладонью бьет по широкой кнопке спуска.

– Бисмилла, – как молитву, бормочет мавр.

Отрывисто, сухо и резко, словно рядом щелкнули кнутом, звучит выстрел. Колеса подскакивают, стремительная вспышка превращается в облако серого дыма. Секунду спустя позади танка встает столб пыли. И еще через секунду откуда-то издали, словно заблудившийся, долетает грохот разрыва.

– Вот черт, – говорит Горгель.