На линии огня

– Мы же сторонники генерала Франко, – слабо возражает парень в синем комбинезоне. – Потому и пришли к вам.

Сержант щелкает языком, давая понять, что слышал это сто раз.

– Ну ясное дело, как же иначе? Тут других и нет… Но ничего, мы это дело разъясним. А пока ступай вон туда и сиди тихо. Пошел!

– Но послушайте… я ведь…

Сержант отвешивает ему оплеуху, отчетливо-звонкую, как выстрел.

– Пошел, куда сказано!

Горгель чувствует толчок в бок, оборачивается к мавру: тот глазами показывает, что пора уходить. Горгель и сам того же мнения, но еще до того, как повернуться спиной к овражку, он успевает бросить взгляд на другую группу пленных. Понурые, грязные, в разодранном обмундировании, иные босиком, они сидят или лежат на земле, приткнувшись друг к другу. Кое у кого головы покрыты носовыми платками – живое и жалостное воплощение отчаяния и разгрома. Горгель уже отводит было взгляд, но вдруг замечает, что какой-то человек средних лет, с костлявым лицом, заросшим многодневной щетиной, очень пристально смотрит на него. Это лицо смутно знакомо Горгелю, но он не может вспомнить, кто это. И он с беспокойством видит, как тот встает, окликает конвоира, о чем-то коротко говорит с ним, а солдат докладывает Мартинесу.

– Эй!

Горгель, уже успевший отойти на несколько шагов, оборачивается удивленно:

– Вы меня?

– Тебя, тебя. Погоди-ка минутку.

Сержант подходит ближе, подозрительно оглядывает его:

– Тут один божится, что знает тебя.

Горгель смотрит в сторону оврага:

– Не знаю… Вряд ли.

– Он сказал, что ты родом из Альбасете. И он тоже.

– Я этого дядьку прежде не видал никогда.

– Но ты из Альбасете?

– Да не… Ну, в общем-то, да.

– Так да или нет? Выбери уж что-нибудь одно.

– Да, я оттуда, – сдается Горгель.

– А еще он сказал, что до войны ты был такой… красноватенький.

Бывший плотник бледнеет:

– Чего? Вы о чем?

– Голосовал за левых.

– А он-то откуда может знать?

– Короче, надо это дело прояснить.

– Да нечего тут прояснять, сержант.

– Господин сержант.

– Нечего, говорю, тут прояснять, господин сержант. Я воюю за националистов с июля тридцать шестого.

– А предъяви-ка свои документики.

Горгель машинально ощупывает свои карманы:

– Нету. Потерял во всем этом бардаке.

– Да что ты говоришь? Бывает же такое! Где призывался?

– В Севилье.

– А-а, ну тогда понятно, почему ты оказался у нас, а не у красных. Много бессовестных тварей сперва вскидывали кулак к виску, а потом ладонь к козырьку.

Горгель растерян, язык у него заплетается.

– Послушайте… – начинает он и осекается.

Сержант хмуро глядит на него:

– Ну?

– Тут путаница какая-то… – выговаривает Горгель наконец. – Я в Кастельетсе еще до того, как бои начались… Потом дрался в самом городе, и на высоте – вон той, ближней, – и на Файонском шоссе…

– Сказать можно все, что угодно.

Горгель оборачивается к Селиману:

– Подтверди же, что это чистая правда.

Мавр кивает энергично и с достоинством:

– Сирджант, правда он сказал. Клянусь. Я видел – он хорошо воевал нашу войну и убивал красных собак.

– Тебя, Хамидка, вообще не спрашивают, – еле удостоив его взглядом, отвечает сержант. – Молчи.

Но мавр не сдается. Чернейшие глаза горят негодованием.

– Не буду молчать! Звать меня не Хамид, а Селиман аль-Баруди, солдат нерегулярной пехоты. А он – наш воин, воин святого Франко, я ручается за него.

Сержант окидывает его быстрым пренебрежительным взглядом с ног до головы:

– И тебе веры нет. Знаем мы вас. Ваше племя гораздо брехать.

– Я большую правду говорить! Клянусь прахом отца и своими глазами – он вел себя достойно, сирджант. Слово даю.

– А вот мы сейчас и проверим, достойно или нет… Винтовку! – резко говорит сержант.

Горгель ошеломлен:

– Что?

– Винтовку сюда, живо! Оглох, что ли?

– Повторяю, я…

Сержант, потеряв терпение, с досадой срывает у Горгеля с плеча его маузер и толкает его к оврагу.

– Шевелись, твою мать.

Ошеломленный Горгель, остро сознавая свое бессилие, на подгибающихся ногах покорно идет туда, куда его толкают. Селиман, продолжая возмущаться, не отстает от них, пытается задержать, пока наконец сержант с угрозой не поворачивается к нему и резким движением не стряхивает его руку:

– А ты, Хамидка, закрой пасть и не суйся, куда не надо. Не то, богом клянусь, загоню в стойло вместе с этим.

Пато Монсон крутит ручку полевого телефона, вызывает штаб бригады и докладывает Экспосито:

– Связь восстановлена.

Сержант проверяет, кивает и зовет Гамбо Лагуну, который стоит неподалеку. Тот торопливо подходит – весь ожидание.

– Есть связь с Аринерой?

– Вроде бы наладили, товарищ майор.

– Какие же вы молодцы! – просияв, отвечает тот. – Святой Ленин вас благослови.

Пато делает несколько шагов в сторону, к скалам, стараясь не слишком светиться. Западная высота под огнем: франкистские мины время от времени начинают с грохотом рваться вокруг, рассыпая камни и осколки. И неприятельские стрелки поднялись немного по склону – так, чтобы взять на прицел тех, чьи силуэты возникнут на хребте на фоне неба.