На линии огня

В Барселоне, вспоминает Ориоль, застегивая штаны, восстание обернулось сущим бедствием. Памятуя об опыте дедов и прадедов, участников трех гражданских войн прошлого века, рекете предвидели, что совладать с Народным фронтом и Левыми республиканцами[34], располагающими штурмовой гвардией, ополченцами и боевиками из «Каталонской армии», будет непросто, и предлагали уйти в горы вести партизанскую войну. Тем не менее их союзники, юные фалангисты и монархисты, – почти все они были студентами, хорошими домашними мальчиками, усвоившими замашки крутых парней, – считали, что достаточно сильны. И жестоко просчитались. Анархисты проявили отвагу и перехватили инициативу, а Гражданская гвардия взяла сторону правительства. По всему городу, перевернутому вверх дном, шла охота на фашистов: Форкес, Сантакреу и еще двести человек успели добежать до артиллерийских казарм и засесть там, а когда генерал принял решение сдаться – выбирайтесь отсюда как знаете, сказал он им, а здесь вас перебьют, – с боем вырвались из кольца. Большинство погибло, едва шагнув за порог казармы. Позже, укрывшись на ферме, они услышали по радио, как генерал Мола[35] призывает: «Все – в Наварру», и через Францию перебрались в Испанию к националистам. И вот спустя – почти день в день – два года они снова здесь, и ноги их ступают по родной каталонской земле.

– Чем заняты, бойцы?

– Нужду справляем, господин капитан.

И, узнав голос капитана Педро Колль де Рея, оба едва не вытягиваются, хотя в темноте строевой стойки не видно.

– Вам бы следовало немного отдохнуть.

Капитан ко всем обращается на «вы» – ко всем, включая красных. Кое-кто уверяет, что это – учтивость настоящего кабальеро, но Форкес подозревает, что командир таким образом держит дистанцию. Он не видит его в темноте, но угадывает пронизывающие глаза, бородку и подвитые усы, которые придают ему своеобразный и несколько старомодный вид: капитан словно сошел с дагеротипа середины минувшего века. Рассказывают, что якобы его прапрапрадеды сражались вместе с Кабрерой[36] в 1838 году на берегах Эбро и в Маэстрасго против либералов «королевы-потаскухи»[37] и ее матери.

– Представьтесь.

– Капрал Лес-Форкес, господин капитан.

– Рядовой Сантакреу, господин капитан.

– Это вы, значит, из Кодо?

Так их называют в роте – те, что из Кодо. Там одиннадцать месяцев назад в сражении при Бельчите был почти полностью уничтожен Монсерратский полк. Кроме них, уцелели и другие, но в ударной роте – только они двое. И высокая честь носить это прозвище оплачена очень дорогой ценой.

– Мы, господин капитан.

За поджарой фигурой капитана можно различить еще одну – пониже. Это его ординарец Кановас, не столько поживший, сколько пожилой крестьянин, молчаливый и приземистый, неотступно следующий за своим командиром с охотничьим ружьем, которое тот использует как боевое оружие. Рассказывают, что Кановас работал на землях семейства Колль де Рей, был егерем, а когда анархисты забрали отца и двух братьев дона Педро в ЧеКа, чтобы через несколько дней расстрелять, вместе с ним бежал во Францию, а потом, вернувшись на родину, воевал в Лакарском полку до тех пор, пока не был сформирован Монсерратский.

– Там, в Кодо, погиб мой кузен, младший лейтенант Алос… Не знавали его?

– Ну как же, – кивает Ориоль. – Конечно знали, господин капитан. Он пожал нам руки – тем, кто решился вместе с ним вырваться из кольца. У нас тогда оставалось по четыре заряда на винтовку… Ну и штыки, разумеется.

– Последнее, что мы слышали, когда бежали, был его голос, – добавляет Сантакреу. – Он кричал: «Вперед, вперед!» Потом увидели, что он остался позади, френч был весь в крови…

Повисает пауза. Рекете вспоминают, капитан представляет себе эту картину.

– Всегда был смельчаком, – говорит он наконец.

– Истинная правда, господин капитан.

Приглушенный расстоянием артиллерийский залп привлекает их внимание. За темными холмами на востоке мелькают быстрые вспышки.

– Интересно, это наши или Атилано?

«Атилано» – так после сражения при Теруэле националисты стали называть неприятельскую артиллерию, дав ей имя одного республиканского офицера, ведшего особенно меткий и губительный огонь. И теперь каждый раз, как раздаются залпы красных пушек, кто-нибудь непременно вспомнит его и, как правило, прибавит что-нибудь касательно его матери или нравственности его жены. Даже куплеты о нем сложили:

Главный в небесах – Христос,
Черный цыган – на дороге,
А для тех, кто в землю врос, —
Атилано, гад двурогий.

– Наши, конечно, – говорит капитан. – Два дня назад они нас застали врасплох и потеснили, но мы контратакуем.

– Мы? – решается спросить Ориоль. – Наш Монсерратский тоже?

Колль де Рей отвечает не сразу, сначала взвесив, стоит ли. Однако двое парней, стоящих перед ним, были под Кодо. А потому даже он – суровый и непреклонный ревнитель дисциплины и субординации – готов сделать для них исключение.