На линии огня

В ответ слышится приглушенный говор, а вслед за ним – металлический лязг примыкаемых штыков. Глядя, как легионеры строятся, Пардейро с завистью смотрит на их бесшумные и удобные альпаргаты, в которых бегать куда ловчей, нежели в высоких офицерских сапогах, годных лишь, чтобы прогуливаться по Эсполону в Бургосе или по Пласа-Майор в Саламанке, а на фронте бесполезных, особенно если учесть, что верхом он не ездил с тех пор, как началась война, да и вообще, признаться, никогда. Но делать нечего, и он со вздохом застегивает молнию куртки, спрятав под ней бинокль, убеждается, что вся его амуниция – ремни, портупея, кобура – хорошо пригнана и не помешает на бегу. Затем снимает пилотку и, сложив вдвое, прячет в карман.

– Санчидриан.

– Я, господин лейтенант.

– Мой ранец не забыл?

– У меня.

– Возьми-ка вот флягу и сунь туда же… Турута!

– Здесь, господин лейтенант.

– Приготовься.

Он делает несколько шагов – горнист и вестовой следуют за ним – и выходит под звезды, под которыми не видно ничего, кроме тьмы и бесформенных теней. Идет к низкой изгороди рядом с оливковой рощей. С облегчением отмечает, что с этой стороны пока не стреляют. Перестрелка то вспыхивает, то смолкает с северного торца кооператива. За собой Пардейро слышит шаги легионеров: они покинули дом и развернулись строем.

– К скиту бегом – и не останавливаться! – шепчет он им. – Рощу пересекает дорога – мы по ней и пришли сюда… Если собьетесь, ориентируйтесь на Полярную звезду – на пять часов.

Километр, думает он, – это много, когда надо пробежать его, и мало, когда надо уйти от опасности. Однако если красные пока не заняли рощу, сто человек, еще имеющихся в его распоряжении, могут спокойно одолеть это расстояние. Просто надо двигаться пошустрей и не наделать ошибок. Оказаться проворней и отчаянней тех, кто пытается окружить их.

Вернулись посыльные, и Пардейро приказывает им держаться рядом. В слабом свете зари уже видны кроны олив, а их черные стволы словно медленно всплывают над поверхностью тьмы. Рассветный холод здесь ощущается сильней, и лейтенант хвалит себя за то, что надел куртку. В такую минуту дрожать нельзя ни телом, ни голосом. И если решение принято и другого выхода все равно нет, если давно усвоено, что его плоть и кости, все его почти двадцатилетнее тело так же уязвимо, как и любое другое – а уж он навидался этих других, распотрошенных и исковерканных, – то чувство, которое испытывает сейчас юный офицер, больше похоже на опасение, чем на страх. Боязнь не справиться. Не исполнить свой долг. Подкачать.

– Господин лейтенант, – раздается голос. – По вашему приказанию рота построена и готова к выходу.

– Займи свое место.

Пардейро снимает с плеча автомат, опирает его о бедро и, поставив одну ногу на низенькую ограду, оттягивает затвор. Все это он проделывает осмысленно и так медленно, словно хочет отсрочить неизбежный миг. Господи Боже, оставь меня в живых, думает он едва ли не с запальчивым упреком. Дай дойти до скита, чтобы я мог и дальше вести своих людей, чтобы мог поцеловать руку моей «военной крестной», чтобы еще раз увидел солнце.

– Турута.

– Я, господин лейтенант.

– Давай сигнал! Три коротких!

И вздрагивает, услышав горн. В ночи раздается вибрирующий пронзительный, стонущий звук. Затем с верхнего этажа, как и ожидалось, открывают огонь, прикрывая легионеров, которые бросаются бежать к оливковой роще. Опершись на ограду, Пардейро видит их стремительное продвижение, слышит топот ног. Сотня умелых, хорошо обученных солдат убегают – но убегают лишь затем, чтобы продолжать сопротивление, думает он. А он командует ими. «Полевой устав пехоты» ни единым словом это не осуждает.

Две минуты огня показались двумя мгновениями. Почти вся рота уже собралась в роще, а то, что там не слышно стрельбы, – это добрый знак. Лейтенант – рядом с ним остались лишь горнист, вестовой и двое связных – с опаской всматривается в неуклонно светлеющее небо – здание кооператива уже четко выделяется на его фоне, а сероватая дымка серебрит листья олив – и нетерпеливо ждет, когда появятся два последних отделения. И вот девять человек с винтовками наперевес выбегают из лавки.

– Теперь – во весь дух! Не останавливаться!

Это последняя партия, с которой он собирается выждать еще немного у самой рощи, сменив сержанта Владимира, чтобы убедиться – враг не наступает им на пятки. И уже совсем было собирается пуститься бегом – последним, как пристало командиру, покидая позицию, – но тут один из связных в тревоге кричит, что со стороны красных появились какие-то люди.

Помертвев, Пардейро всматривается туда, и в самом деле – темные фигуры стремительно движутся к нему, пересекая зыбкую границу ночи и дня. Он вскидывает автомат, ловя пальцем спусковой крючок, и готов уже сказать своим, чтоб бежали, а он придержит огнем наступающих и последует за ними, но тут эти тени – а они уже совсем близко – начинают кричать: «Я – Легион! Испания, воспрянь!» Лейтенант сбит с толку, подозревает подвох и продолжает целиться, пока не узнает голос капрала Лонжина.

– Испания, воспрянь! Не стреляйте! Испания, воспрянь!