На линии огня

– Выбора у нас нет, Хуан, – убеждает его Ланда. – К полудню высоту надо взять… Нет, товарищ, нет у меня подкреплений… И танки еще не переправились на этот берег, а когда переправятся, толку от них будет мало: им не вскарабкаться на такую кручу. Это дело под силу только вам, пехоте, и никому больше. Ты и сам это знаешь. А потому крутись как можешь, умри – но сделай, сделай любой ценой и отговорок не ищи.

Ланда произносит все это, а сам искоса смотрит на Русо и качает головой, когда тот знаками показывает, чтобы командир передал трубку ему.

– Слушай, Хуан… – добавляет он. – Тут вот кое-кто сомневается в боевом духе твоих людей. А это никому не надо… Ты меня понял?

Комиссар продолжает делать знаки. И Ланда, сдавшись, протягивает ему трубку. Пато, стараясь, чтобы это было незаметно, рассматривает редкие белесые волосы, скопчески-гладкую кожу бледных щек, сощуренные глаза, спрятанные за стеклами очков, вписанные в круг красные звезды по углам воротника. Несмотря на жару, только он, как политический руководитель бригады, не снял френч. При взгляде на Русо почему-то кажется, что у него под влажной, как у рыбы, кожей медленно струится по венам ледяная кровь. Струится – и орошает очень опасный мозг.

Русо подносит трубку к уху. Две продольные морщинки появляются между бровей, словно собеседник находится перед ним и сильно его раздражает.

– Говорит Рикардо, комиссар Одиннадцатой, – сухо представляется он. – Ну да, разумеется… Знаю, что ты знаешь, кто я такой.

И замолкает. Рассчитанная пауза, звучная, как выстрел в затылок.

– А я, – продолжает он миг спустя, – очень хорошо знаю, кто ты.

Пато слушает, как Русо – теперь она, кажется, улавливает легкий иностранный акцент – произносит по адресу командира Четвертого батальона целую речь, где почти нескрываемые угрозы соседствуют с призывами во исполнение патриотического долга повышать революционное самосознание и дисциплину бойцов. И следовательно, усилить требовательность, направленную на то, чтобы каждый – от рядового до командира и комиссара – отчетливо понимал, что делает. И чего не делает.

– А потому, товарищ, выполни приказ и возьми эту высотку, – завершает он. – И не забывай о том, что́ будет, если не возьмешь.

С этими словами он, намеренно избегая укоризненного взгляда Фаустино Ланды, дает отбой и протягивает трубку Пато.

– Рикардо, твою мать… – не удерживается подполковник.

Он явно огорчен; быстро переглядывается с майором Карбонеллем, пыхтит сигарой и повторяет:

– Твою же мать.

Комиссар непреклонен, в его голосе вызов:

– Я искореню малодушие, от которого полшага до измены.

– Баскуньяна делает все, что в его силах, а сил у него мало.

– Значит, пусть делает больше. Лола сегодня должна быть в руках Республики.

Ланда пожимает плечами:

– Не всегда получаешь то, чего ждешь. Это война, а не политический митинг, – взглядом он просит у майора поддержки. – Война. И я знаю Хуана Баскуньяну.

– Ну и знай себе на здоровье. А я вот не доверяю ему. Я изменников нюхом чую.

– Чушь не мели.

– Он служил в армии еще до фашистского мятежа, – комиссар хлопает себя по нагрудному карману, оттопыренному записной книжкой. – По моим данным – в морской пехоте.

– И что с того? – Ланда сигарой показывает на своего заместителя. – Вот он тоже был офицером старой армии, однако же теперь – с нами.

– И тем горжусь, – подтверждает майор.

Но Русо не слушает. Морщины на переносице подчеркивают упрямое выражение его лица.

– Баскуньяна не коммунист. В нашей бригаде только он один командует батальоном, не будучи коммунистом.

– Ну и что? – отвечает Ланда. – Он – социалист.

– Если он ближе к сторонникам Ларго Кабальеро, чем Негрина и Прието, для меня это – отягчающее обстоятельство.

– А для меня – нет.

– А для меня – да.

Подполковник глядит на него скептически:

– Да откуда ты знаешь?

– Мне по должности положено знать такое.

– То ли знать, то ли воображать, – мрачно отвечает Ланда, прищелкнув языком.

Русо отбивает этот выпад:

– Когда речь идет о преданности делу Республики, воображать не приходится.

Карбонелль пытается внести примирительную ноту:

– Баскуньяну назначили на эту должность Модесто и Тагуэнья[40]. А уж таких коммунистов еще поискать.

– Так-то оно так… Но смотри сам – ему под начало дали самый что ни на есть сброд: там каждой твари по паре – сомнительные людишки из ПОУМ, откровенные предатели-анархисты, перекрасившийся мелкобуржуазный элемент или просто проходимцы без роду и племени… Они тебе навоюют. Мудрено ли, что не продвинулись на высоте ни на пядь.

– Ты преувеличиваешь, – возражает Ланда.

– Черта с два я преувеличиваю.

Сняв очки, он протирает их мятым платком. Без них его выпуклые глаза кажутся еще холодней и опасней. От какой-то внезапно пришедшей в голову мысли зрачки их вдруг суживаются.

– И вдобавок они остались без политкомиссара. Это что – случайно так вышло?

Ланда истомным вздохом показывает, что беседа ему надоела. Потом, снова почесав живот, косится на Пато – она тут явно лишняя – и вновь поворачивается к комиссару:

– Послушай… К чему эти домыслы?