На линии огня

Сержант, как навязчивый и нескончаемый кошмар, остается на прежнем месте, несмотря на снаряды и мины и на все прочее, что рвалось и валилось и убивало все кругом. Горгель, снова заползший в свою ложбинку между скал, поднимается и видит сержанта с неразлучным и грозным пистолетом на животе: лицо закопчено и перепачкано до такой степени, что неотличимо по цвету от седоватых волос. Неподвижный, непроницаемый, невозмутимый, как бронзовая статуя, чудесным образом выживший и даже не получивший новых ран вдобавок к прежним, в ноги, – более серьезная перевязана полосами его собственной рубахи поверх марли, которую ночью принес Селиман вместе с полупустой фляжкой, снятой с убитого, бог весть, своего ли или красного.

Горгель бормочет первое, что в голову пришло:

– За гранатами.

Сержант скептически смотрит на него, а потом показывает на ящик, стоящий рядом. Там лишь стружки.

– Ой, оказывается, кончились.

– Да что ты говоришь?

Они смотрят друг на друга, и Горгель тщетно ищет другой предлог отлучиться. Выход из положения. И его подсказывают стоны солдата, который по-прежнему зовет мать.

– И товарищу вот хотел помочь.

Сержант не сводит с него пристального взгляда. Губы его слегка кривятся – однако до улыбки эта гримаса недотягивает. Да и не собирается.

– Ему уже не поможешь. Так что оставайся тут.

Горгель вздрагивает, услышав рядом какой-то звук. И, обернувшись, видит мавра, который вылезает из-за скал. Селиман тоже весь в пыли: запорошен ею так густо, что феска из красной стала бурой.

– Поднялись? – с беспокойством спрашивает сержант.

Тот мотает головой, оглядывает Горгеля и становится на колени возле раненого, отгоняя от него мух.

– Как твой нога, сирджант? – участливо спрашивает он.

– Погано, однако я уже привык. На-ка вот, глянь…

Мавр осторожно ощупывает ногу, а потом, сдвинув перевязку, принюхивается к ране. Снова прикрывает бинтом и, пощипывая усы грязными ногтями, угрюмо качает головой.

– Суайа-суайа… – говорит он.

– Скажи по-человечески.

– Опухлая… Нехорошая.

– Что значит «нехорошая»?

– Немножко почернела.

– Ладно.

– Не нравится мне, клянусь. Болит тебе сильно?

– Ясное дело, болит.

Мавр кладет ему ладонь на лоб, но сержант отдергивает голову.

– Жар большой…

– Жарко тут, вот и жар. И жрать хочется, и пить… Мозги мне не долби, сделай милость.

– По-хорошему, надо вытащить тебя отсюда… Быстро-быстро. Ногу лечить надо.

– Только ему не говори, – показывает сержант на Горгеля. – А то он уже прямо весь извелся, соображая, под каким бы предлогом смыться отсюда.

– Я могу снести в ближайшую санчасть, – откликается тот.

– Ближайшую? – с неприятным скрипучим смешком отвечает сержант. – Слышь, не смеши меня. А то поперхнусь.

– Есть наверняка где-нибудь. Не может быть, чтоб нас расколошматили…

– Много ты понимаешь… Молчи уж.

Между скал – опять какой-то шум. Горгель оборачивается и видит майора Индурайна, командира почти поголовно уничтоженного батальона регуларес, – он спускается по склону с явной целью проверить, сколько осталось людей и боеприпасов. Он тоже весь в густой пыли, френч разодран, волосы всклокочены, бинты вокруг головы стали черными. Горгель вспоминает, каким он был двое суток назад, когда организовывал оборону Кастельетса. И кажется, с тех пор не знал ни минуты покоя.

– Ну как вы тут? – спрашивает он.

Покрасневшие глаза на лице, покрытом застывшей маской пыли и пороховой копоти, всматриваются в каждого поочередно, и надежды в них немного. Сержант с усилием пытается приподняться, но, скривившись от боли, вновь падает:

– Да хреново, господин майор. Гранаты все вышли, патроны на исходе.

– Боеприпасов нет. И послать за ними некого.

– Сколько нас осталось?

Майор показывает на Селимана, который улыбается от уха до уха:

– Как он себя проявил?

– Надежный малый. Ветеран, не трус.

– Вот как?

– Да. А вот в этом я не уверен.

Быстрым взглядом окинув Горгеля – да не один же я такой на этой высотке, думает тот, – майор становится на колени, чтобы поближе взглянуть на рану сержанта. И, осмотрев ее, не произносит ни слова. Потом поднимается и пожимает плечами, как бы смиряясь с неизбежным.

– Из регуларес, Монсерратского батальона и взвода легионеров осталось в общей сложности человек тридцать, – наконец отвечает он.

– А насчет подмоги ничего не слышно?

– Пока ничего. Послал связного в штаб, но он еще не вернулся.

– Мы сделали что могли, – подводит итог сержант.

– Верно.

– Как ваша голова, господин майор?

– Получше, чем твоя нога. Рана у тебя… кхм… ладно. Ты, наверно, и сам знаешь.

– Конечно знаю.

Майор смотрит на флягу, лежащую возле пустого ящика с гранатами. Проводит языком по растрескавшимся, пересохшим губам.

– У вас есть еще?

– Есть немного, ему надо спасибо сказать, – сержант кивает на мавра. – Так что пейте – промочите горло.

– На здоровье! – оживляется мавр.

Майор раздумчиво почесывает бровь. И, решившись, качает головой:

– Нет. Может быть, попозже.

– Иншалла, – ставит точку Селиман.