На линии огня

В эту минуту сержанта заслоняют спрыгнувшие вниз люди: на ногах у них – альпаргаты, на плечах – синие и зеленовато-бурые, запорошенные землей комбинезоны, распахнутые на груди, мокрые от пота френчи. Кое-кто – в касках, и у всех в руках винтовки с длинными штыками. Искаженные лица людей, пьяных от ярости и пороха. Вот один подошел к сержанту, ногой выбил у него пистолет, прикладом ударил по голове. Второй наставляет на Горгеля штык и потом, чтобы всадить его с размаху, отводит винтовку назад.

– Нет! – внезапно обретя голос, вскидывает тот руки. – Нет! Пощади! Нет! Нет!

От этих криков республиканец замирает в нерешительности – грудь поднимается и опускается от тяжелого прерывистого дыхания, а усталые блестящие глаза, еще миг назад подернутые пеленой безумия, проясняются. Придержав размах руки, он не вонзает штык в Горгеля, а останавливает стальное жало у самого его плеча.

– Вставай, фашист.

– Я не фашист!

– Поднимайся, кому сказано? И снимай ремни.

Хинес Горгель неловко – руки дрожат – выполняет приказ. Покуда один солдат по-прежнему касается штыком его плеча, другой обшаривает его карманы и толкает к сержанту. То же самое проделывают и с остальными, пока не набирается человек десять – оборванных, грязных, удрученных, испуганных и понурых. Среди них есть и раненые. Капрала Селимана Горгель не видит, а майор Индурайн – перепачканный землей, растрепанный, с налитыми кровью глазами – здесь: идет, хромая и спотыкаясь. И, судя по тому, как он поддерживает одной рукой другую, она у него тоже повреждена. Повязка с головы слетела, открыв незатянувшуюся рану.

Пленных заставляют сесть на прогалине между скал и – кто может – положить руки на затылок. Шум боя на вершине высоты стих, лишь изредка оттуда долетают одиночный выстрел, приглушенные расстоянием стоны раненых, командные выкрики победителей, укрепляющих отбитые позиции.

– Офицеры есть?

Вопрос задан приземистым, дочерна загорелым человеком с лейтенантскими знаками различия на фуражке. Горгель смотрит на Индурайна, который молчит и не поднимает глаз. И красный перехватывает этот взгляд – благо еще несколько человек повернули головы к майору.

– Эй, – окликает он Индурайна.

Тот вскидывает голову.

– Офицер? – спрашивает приземистый.

– Офицер.

Республиканец продолжает изучающе разглядывать его:

– Имя? Звание?

– Тебя это не касается.

– Индурайн его зовут. Майор Индурайн, – спешит выслужиться Горгель.

И оказывается в перекрестье их взглядов. Республиканец смотрит с любопытством, майор – презрительно. Потом красный, ухватив за ворот, рывком поднимает его и отводит в сторонку.

– А этот вот – сержант, – говорит один из солдат, который наклонился и стряхнул пыль с нарукавной нашивки раненого.

– И еще два мавра, – говорит другой. – И один – из Легиона.

– Соберите их, – распоряжается лейтенант.

Республиканцы заставляют встать двух регуларес – молодого парня и бородатого старика, оба покорно подчиняются, выказывая полное безразличие к своей судьбе, – и низкорослого чернявого легионера с разбитой головой и рассеченным веком. Вместе с майором их подводят к сержанту, который, судя по мутным, остекленелым глазам, еще оглушен ударом приклада и не вполне понимает, что происходит. Индурайн, поддерживая сломанную руку, прилагает видимые усилия, чтобы стоять прямо и не терять достоинства. Мавры и легионер, опустив головы, стараются придвинуться к нему поближе, словно это может спасти их от неизбежного.

– Испания, воспрянь, – громко и четко произносит Индурайн.

Республиканцы стреляют вразнобой и без команды – сперва в него, потом в остальных: пули, попадая в голову и грудь, вздымают пыль, и сраженные ими люди валятся друг на друга. Вслед за тем Горгель в ужасе видит, как красный лейтенант достает из кобуры пистолет и, подойдя к ним вплотную, стреляет каждому в голову.

Р-ра-а-а-ас. Пу-ум-ба.

Внезапно душераздирающий стон рвет воздух. Земля и скалы, содрогнувшись от близкого разрыва, взметывают ввысь тучу пыли и каменного крошева. Слышны крики тех, кого накрыло осколками, а уцелевшие – и франкисты, и республиканцы – опрометью бросаются в какое-нибудь укрытие, припадают к земле, топчут на бегу тела расстрелянных в луже крови.

Р-ра-а-а-ас. Пу-ум-ба.

– Это же свои! – в отчаянии кричит лейтенант. – Наша артиллерия! Вот же сволочи!

Горгель бежит вместе со всеми, пригибается, падает, ползет между скал, обдирая локти и ладони. Новый взрыв гремит совсем близко и заваливает его ошметками кровавого мяса. Горгель смотрит на них в ошеломлении, дотрагивается до них. На одно томительное мгновение ему кажется, что эти человеческие внутренности, разодранные кишки – его собственные. И наконец, с омерзением стряхнув их с лица и рук, ослепнув от ужаса, он поднимается и бежит куда глаза глядят, пока не ступает вдруг в пустоту и кубарем не катится по склону.

– Владимир!