На линии огня

Сержант показывает на оливковую рощу, где под трель свистка новые и новые фигуры перебегают и прячутся за деревьями.

– Кажется, начали.

– Похоже на то.

Владимир снимает с плеча автомат, со щелчком ставит его на боевой взвод.

– Надо признать, они, конечно, сукины дети, но не трусы, – безразлично говорит он.

На самом деле, и по сути, и по форме вопрос именно в этом, думает Пардейро. В том, чтобы не струсить. В том, кто решится на большее, кто окажется выносливей – мы или они. Очень испанская постановка вопроса. В равной степени присущая и той стороне, и этой. Крошить друг друга за клочок земли, обладание которым не изменит ход войны. Скит Апаресида не имеет стратегического значения, да и тактического не слишком много; это просто укрытие, где окопалось единственное подразделение, которое в этом секторе еще сопротивляется красным. Те намерены покончить с ним, легионеры же не собираются сдаваться. И потому все они – здесь, под палящим солнцем, плавая в поту, изнуренные, грязные, терзаемые жаждой, ибо красные слишком отдалились от городка, а у франкистов недавно кончилось и вино. Единственный водоем находится справа от оливковой рощи, у подножия уступа, на ничейной земле, где лежит полдесятка почерневших и раздутых трупов тех, кто пытался наполнить там свои фляги.

В роще снова тройной трелью заливается свисток. Владимир, пристроив автомат на бруствер, крестится – по православному, справа налево, – трет нос.

– Вот и они, господин лейтенант.

Из-за олив грянули голоса – команды звучат вперемежку с ободряющими криками. Республиканцы, которые до этого, хоронясь за стволами, продвигались со всеми предосторожностями, теперь отбросили их и отважно ринулись к стене на первом уступе. Бегут в рост, не прячась, подставляя грудь под пули: синие и защитные комбинезоны, каски, пилотки, фуражки, поблескивающие на солнце штыки. Одни бегут зигзагами, чтобы не стать легкой мишенью, другие – цепью, стремясь сократить расстояние до стены и укрыться за ней. Ни республиканцы, ни легионеры пока не стреляют – лишь поверх голов бьют пулеметы красных, прикрывая своих с флангов. Скороговорка очередей, веером обмахивающих стены, отсекающих ветки и листья миндальных деревьев. Через мгновение в этот стук вплетается и пулемет легионеров – короткие, очень точные и расчетливые очереди взметывают фонтанчики пыли, скашивают несколько человек. Наконец-то охладившийся «гочкис» доказывает свою действенность.

– Турута!

Из дальнего угла короткой траншеи долетает голос горниста, который вместе с вестовым Санчидрианом скорчился на дне:

– Я, господин лейтенант!

Пардейро вытаскивает из кобуры свою «астру-400», оттягивает тугой затвор, досылая патрон, сдвигает предохранитель.

– Подашь сигнал, когда скомандую открыть огонь.

– Есть, господин лейтенант!

И в этот миг, глубоко вздохнув, стоически скрывая напряжение, от которого судорогой, острой и болезненной, сводит все мышцы и деревенеет в паху, младший лейтенант военного времени Сантьяго Пардейро Тохо, бывший студент-судостроитель, обводит языком пересохшее нёбо, покрепче натягивает пилотку с одинокой шестиконечной звездочкой на тулье, с мимолетной жалостью вспоминает родителей и встает в траншее – потому что традиция есть традиция: в атаке офицер Легиона всегда идет в пяти метрах впереди своих солдат, в обороне – стоит во весь рост спокойно и невозмутимо.

– Легионеры, к бою! Да здравствует Испания! – хрипло кричит он, когда на гребне стены показываются первые республиканцы.

И из траншей, окопчиков и с колокольни скита ему отвечает многоголосый вопль, исполненный ярости и жажды боя.

Франкистские пули ударяют в стволы олив и миндаля, трясут ветви, сбивают с них листья. Пригнувшись, Хулиан Панисо пробегает последний открытый участок и мешком оседает наземь, потом подползает к стене и садится с автоматом на коленях, еле переводит дыхание. Ольмос, бежавший следом, падает рядом, чуть не задев его.

Повсюду свищут пули. Первый батальон с ударной саперной ротой во главе медленно продвигается под шквальным огнем франкистов, которые бьют по нижнему из двух уступов, поднимающихся к скиту. Республиканцы под таким градом пуль вынуждены залечь вдоль каменной стены: с фронта идет плотная ружейная стрельба, справа бьет пулемет – пули взвихривают землю, дробят камень.

– Надо дальше, – говорит Панисо и, когда Ольмос отвечает забористой бранью, советует: – Не распаляйся попусту, побереги силы.

Республиканцы выбегают из оливковой рощи, спотыкаются, прыгают под защиту уступа, жмутся друг к другу, инстинктивно стараясь держаться вместе: руки судорожно вцепились в винтовки, мокрые от пота лица искажены напряжением или страхом, потому что вокруг поминутно свистят пули, с треском впиваясь в человеческое мясо, ломая кости; раздаются предсмертные вскрики, или проклятия тех, кто падает раненным, или мольбы тех, кто ползет, оставляя кровавые следы, в поисках дерева, за которым можно будет укрыться и обрести спасение или смерть.