На линии огня

– В третий раз тебя ловят на этом.

– Во второй.

– Нет, в третий. Если повторится – отниму у тебя штык.

Хинес Горгель, завязав по углам платка узелки, покрывает им голову. Они с капралом Селиманом идут под солнцем, и оно давит на плечи тяжелей свинца. Идти трудно: местность, что называется, пересеченная – то взгорок, то ложбина. Справа в знойном мареве подрагивают скалистые бурые отроги сьерры. По счастью, на заброшенной ферме, где они переночевали, нашлось полкраюхи черствого хлеба, луковица, сушеные бобы и большой глиняный кувшин с водой, так что они устроили немудрящий ужин – заморили, как говорится, червячка. И теперь идут на восток, не теряя из виду шоссе, но держась в отдалении, чтобы не заметили. Хоть такая беда стряслась и красные сильно продвинулись вперед, твердит Селиман, где-то же должны быть наши.

– А не все ли равно – наши… не наши? – говорит Горгель. – Не один ли черт, где сидеть – в лагере для военнопленных у одних или в тюряге у других? Хватит с меня.

Мавр слушает его молча. Он идет впереди, держа карабин на изготовку, зорко всматриваясь в ландшафт. Он стоически, как подобает людям его племени, сносит все тяготы – ни разу не пожаловался. На привалах сидит на корточках, опершись на маузер, пожевывает веточку и не отгоняет мух, ползающих по лицу. Бережет силы и не тратит слов.

Беглецы идут уже довольно долго.

– Ты пойми, – втолковывает Горгель. – Я – плотник. Мое дело – мебель мастерить, двери и окна… Не желаю я пулять. И чтоб в меня пуляли – тоже.

– Красные – большая зболочь, – не оборачиваясь, отвечает Селиман. – От них вред Испании и праведникам.

Горгель перекатывает во рту камешек, как научил его мавр, – чтобы не так сохло во рту. Потом потирает плечо. Все еще болит, хоть и меньше, чем раньше.

– Я бы перевешал твоих праведников.

– Так не говори ты… Никогда так не говори ты, Инес. Франко святой, люди святые… Уважай святых, не то бог накажет.

– Да уж наказал, дальше некуда. Так что молчи лучше.

Мавр не отвечает. Он остановился, замер и смотрит вперед, положив указательный палец на спусковой крючок. Миг спустя медленно пригибается.

Горгель делает то же самое.

– Заметил что-нибудь?

Мавр не произносит ни слова и не шевелится. Горгель на коленях подползает ближе, озирается, но ничего не видит.

– Что такое? – шепчет он.

Сквозь сощуренные веки Селимана едва видны черные настороженные зрачки. Смуглое, изрезанное морщинами лицо напряжено.

– Люди.

– Никого не вижу… Солдаты?

Кончиком языка мавр проводит по седеющим усам.

– Люди, говорю тебе… – и кивком показывает вперед. – Клянусь.

– И много их?

– Несколько вижу.

– Наши или красные?

– Ты не знаешь, я не знаю… Красные, христиане, евреи… Кто-то.

– Они нас видят?

– Не знаю тоже.

– Дело дрянь.

– Или дрянь, или не дрянь, ia erbbi… Только бог знает…

Они стоят неподвижно, не шевелясь, не зная, на что решиться. Через мгновение вдалеке слышатся голоса. Они явно обращены к ним и звучат требовательно – теперь в этом нет сомнения. Эй, выходи, не прячься. Вылезай, кому сказано?

– Теперь нас видят, – говорит мавр.

Горгель с тревогой смотрит на него неотрывно, стараясь понять, что тот задумал. Тщетно – мавр бесстрастен.

– Маузер брось, – голос Горгеля дрожит. – Увидят оружие – будут стрелять.

Селиман смотрит с укоризной:

– Как я могу такое делать, земляк? Оружие не бросают. Я аскари, воин, марокканец… Оружие всегда со мной.

– И дальше что?

Мавр размышляет. Пот выступил у корней волос, течет по вискам, заполняет морщины на лице, как пересохшие русла. Приняв наконец решение, он отсоединяет затвор, берет в одну руку его, в другую – карабин и встает.

Горгель тоже поднимает руки. И смотрит – душа в пятках, – как несколько солдат приближаются, держа их на мушке. Сразу не разобрать, свои это или чужие, но потом он видит рубахи цвета хаки с засученными рукавами, стальные каски, хорошие сапоги. Они в одинаковом обмундировании, и это немного успокаивает.

– Наши, – шепчет он, чуть не плача от облегчения. – Националисты.

– Слава Аллаху, – говорит Селиман.

– Испания, воспрянь! – обретя уверенность, кричит Горгель. – Испания, воспрянь!

Солдаты – целое отделение – подходят поближе, обступают их. Почти все молоды и заметно взбудоражены. Однако при виде мавра успокаиваются. И даже не забирают у него карабин.

– Ребята, дайте попить, – молит Горгель.

Ему протягивают флягу, и он жадно к ней припадает. А дальше сыплются вопросы: кто такие, откуда идут, что происходит в Кастельетсе. Беглецы отвечают как можно подробней: о том, как отбивались на склоне восточной высоты, как их участок взяли красные, о расстреле, о бегстве.

– Ну повезло вам, – замечает капрал. – Мы с ночи идем, и вы единственные, кого повстречали.

– Мы не знаем, где мы и сколько отмахали.

– До городка семь километров. А до высотки, о которой говоришь, около четырех.

– Ей-богу, мне казалось, что все двадцать.