На линии огня

Быстрым косым взглядом капрал отмечает, что справа, огибая кусты, вцепившись мертвой хваткой в винтовки с бесполезными штыками, бегут Сантакреу и Субиратс. Остальные – позади и слева: там и Дальмау, по-прежнему с пулеметом на плече, и прочие. Кажется невероятным, что под таким плотным огнем можно еще оставаться на ногах и, более того, бежать вперед. Горячий воздух пропитан запахами раскаленной стали, проносящейся мимо, расщепленных виноградных лоз, серы, земли, взрытой минами. Вот уже кто-то решил, что с него довольно, замялся, остановился, припал к земле, ища укрытие за кустами, которые, хоть и не защищают от пуль и взрывов, позволяют спрятаться за ними. Кто-то бежит и падает – но уже не по своей воле: все больше неподвижных тел, оторванных конечностей, окровавленных внутренностей, повисших на ветках рядом с еще зелеными, припорошенными ягодами. Раненые кричат, но криков их не слышно из-за грохота разрывов и посвиста пуль.

Лес-Форкес ищет глазами капитана, не находит его и тут вдруг почти натыкается на проволочные заграждения, натянутые на невысоком, не больше полуметра, откосе, у подножия которого собираются добежавшие рекете – их становится все больше. Ударная рота неведомо как, но все же сумела добраться до них. И теперь солдаты прижимаются к земле, распластываются по ней, зарываются в нее так, словно хотят быть заживо похороненными. Наваливаются друг на друга, локтями и прикладами отвоевывая себе место. Время от времени кто-то со стоном откидывается на спину или корчится на земле. Совсем рядом с Ориолем, чуть повыше, напевает псалом Сантакреу – его длинные карлистские бакенбарды забиты пылью. А Милани что-то не видать.

– Кусачки, кусачки! – кричит лейтенант Кавалье. – Режь проволоку, ради бога!

Пули то жужжат над головами, то бьют в землю, взметывая бурые фонтанчики, то заставляют мелодично позванивать металлические опоры заграждений. Лес-Форкес лихорадочно нашаривает на поясе кусачки в парусиновом чехле, достает, ухватывает их стальными челюстями самую нижнюю проволоку. Нажимает со всей силы, пока не раздается клацанье. Потом отводит проволоку, привстает немного и берется за следующую, повыше, но в этот миг ударившая совсем рядом пуля ослепляет его, запорошив ему глаза землей. Обливаясь слезами, он пригибается, пытается проморгаться. Сантакреу вырывает у него из рук кусачки.

Огонь, который ведут красные, заслуживает определения «адский». Бьют без остановки – с кратчайшими перерывами, и тогда становятся слышны стоны и вопли раненых. Когда Ориолю удается открыть наконец глаза, он видит, что Сантакреу уже проделал проход. А Дальмау, расставив подсошки ручного пулемета и не обращая внимания на пули, стригущие воздух над самой головой, садит оглушительными очередями, а пот ручьями льет на приклад. С пистолетом в одной руке, с гранатой-лимонкой в другой ползет лейтенант Бланч. И теперь не скажешь, что у него младенческие глаза. Берет над правым ухом разорван, и оттуда к челюсти тоненьким ручейком льется кровь. Добравшись до своих солдат, Бланч локтем толкает Сантакреу:

– Отлично, дети мои! Теперь лезем наверх!

Сорвав кольцо, он поднимается на ноги – трое рекете делают то же самое, Ориоль и Сантакреу не трогаются с места, – раздвигает проволоку, собираясь нырнуть в проход, но в этот миг пуля сносит ему всю левую половину черепа, и лейтенант падает навзничь. Падает и один из рекете, а двое остальных снова распластываются по земле. Граната волчком крутится по откосу, люди в ужасе шарахаются в стороны. Ориоль вжимается лицом в землю – от взрыва взлетают в воздух земля, камни, осколки металла, – а когда поднимает голову, видит Андреу Субиратса, парня из своего взвода: растерянный и очень бледный, он смотрит на свою руку, где не хватает трех пальцев. Другой рекете ухватил за ногу лейтенанта и тянет его вниз, обдирая одежду о шипастую проволоку, и на откосе остаются следы крови и мозга.

– Вот беда-то… – прерывистый голос Сантакреу ввинчивается Ориолю в самое ухо. – А мавры так и не сдвинулись с места… Бросили нас одних, а красные стреляют, как уток.

Капрал кивает, не вполне понимая происходящее, все еще трет воспаленные глаза и оборачивается: дымятся виноградные кусты с вывороченными корневищами, а рядом там и тут алеют береты рекете – убитых, раненых или еще живых и припавших к земле там, где их застал губительный огонь красных. Они даже ползком не могут сдвинуться с места: стоит лишь чуть приподняться, как свалит пуля. И уцелевшим солдатам ударной роты Монсерратского полка не остается ничего другого, как вжаться в землю, ждать ночи и тогда уж под покровом темноты убраться восвояси. Но сейчас еще только 7:45 утра.

Свернувшись клубком, поддерживая раненую руку, постанывает Субиратс. Дальмау продолжает стрелять, и от пулеметного грохота закладывает уши. Губы рекете шевелятся, и Лес-Форкес, прислушавшись в краткой паузе между двумя очередями, понимает, что он читает молитву.

И дергает его за рукав:

– Брось, хватит… Сейчас прилетит ответ.