На линии огня

Капрал с любопытством оглядывает его драные альпаргаты, грязную одежду, осунувшееся лицо в пятидневной щетине.

– Я спрашиваю, как тебя зовут.

– Хинес.

– А дальше?

– Хинес Горгель.

Капрал достает из кармана блокнотик и карандаш, записывает имена.

– А где ж твоя винтовка? У Хамидки вон есть.

– А у меня нет.

– Нет – и не надо: сейчас она тебе не понадобится. Значит, так: я – командир орудия, капрал Лукас Молина. Этого вот орудия, номер три. Дело ваше такое – сидеть в тенечке вон у того валуна и смотреть: когда покажутся красные, и как заметите, что из шести снарядов четыре мы истратили, каждый из вас должен подтащить мне еще по два. Пригнувшись притом, чтобы не светиться. Сами видите – они не очень большие.

– Что – неужто вправду будут атаковать? – спрашивает Горгель.

– Очень похоже на то, – капрал кивает на солдат, усердно роющих траншею. – И судя по всему, кроме пехоты, двинут и танки. А наше дело – остановить их на этом рубеже.

Горгель всматривается в дорогу, уходящую за горную гряду.

– Отсюда пойдут?

– Ну откуда же еще? Чего спрашиваешь – сам не видишь, куда пушки наведены?

– Я не должен быть здесь.

Капрал утирает рукавом пот, отвечает угрюмо:

– Да никто не должен.

– Я с понедельника под огнем.

Капрал оглядывает его внимательней. Лицо немного смягчается.

– Это вас, что ли, взгрели в городке?

– Нас. Вдребезги.

Капрал смотрит теперь на мавра. Тот с улыбкой дружески обнимает Горгеля за плечи:

– Головой отца клянусь, капрал… Он – храбрец. В бою – зверь настоящий…

– Да, как же, храбрый, только штаны мокрые… – бурчит Горгель.

Селиман тычет пальцем вверх, словно призывая в свидетели небеса:

– Мой друг любит шутить. Он говорит неправду. Вон там, наверху, когда красные напали, мы с ним перебили много этой сволочи… Он медаль заслужил, и я тоже.

Горгель, дернув плечом, высвобождается из-под его руки. Мне все это снится, думает он. Сейчас проснусь, а ничего этого больше не будет. И этот мавр сгинет как наваждение…

– Никогда еще не видел танк… Ну то есть в бою не видел.

– Скоро увидишь. – Капрал показывает на орудие. – И от точности наводки будет зависеть, чтоб не увидел слишком уж близко.

– Иншалла, – вмешивается Селиман. – Я пущу большую пулю, и мы взорвем эту железную тварь…

– Ничего ты не пустишь, Хамид.

– Селиман мое имя.

– Я ведь тебе уже сказал, чтоб тебя… – капрал дотрагивается до нашивки на пилотке. – Знаешь, что это такое?

– Знаю, друг. Показывает, что ты капрал.

– Вот именно. А потому будешь делать, что тебе скажут, – подносить снаряды. И точка.

– Ладно… Да умножит Всевышний имение твое.

Капрал отходит к своему орудию. У орудия два больших колеса, стальной щит, узкий и не очень длинный ствол.

– Хрень какая-то… – сетует Горгель.

– Идем, земляк… – мавр хлопает его по плечу. – Пошли в тень.

– Я очень устал, Селиман.

– Там и отдохнешь. Пошли-пошли.

– Я вообще хочу убраться отсюда, – рыдающим голосом говорит Горгель.

Мавр смотрит с сочувствием:

– Ты сейчас нельзя убраться никуда, клянусь… Сейчас надо помогать святому Франко победить, да будет на то воля Аллаха.

– Плевать мне на это с высокой колокольни.

– Плевать будешь, когда в тень, а не на солнце.

Селиман, ухватив его за руку, ведет под негустую тень ветвей.

– Ты – брат мой, Инес.

– Хинес.

– Клянусь тебе, что так. Как родной брат.

– Да отпусти ты руку, дьявол.

Они усаживаются среди снарядных ящиков с маркировкой «Panzerabwehrkanone Pak 35/36 37 mm». С минуту Горгель смотрит на них с неудовольствием:

– Слушай, Селиман…

– Говори, земляк.

– Капрал же сказал, что ящики сложены в сторонке на тот случай, если прилетит какая-нибудь хрень и рванет.

– И ты говоришь мне это зачем?

– А если как раз тут рванет, останется от нас с тобой мокрое место.

Мавр раздумывает над этими словами и потом пожимает плечами:

– Значит, судьба. Не дай бог, конечно.

– А если даст?

– Будешь так говорить – он тебя накажет.

– Да сколько ж можно наказывать-то?

Мавр, порывшись в карманах шаровар, достает оттуда узелок со своими сокровищами.

– Я выменял золотой красный зуб на табак, очень дешевый. Сверну тебе?

Горгель обреченно вздыхает:

– Ну сверни.

Селиман начинает развязывать узелок, но тут над грядой перекатывается отдаленный орудийный гром, а следом – ружейная трескотня.

– Ага, идут, – просияв от радости, говорит мавр.

Кровь стынет у Горгеля в жилах. Снова они. Я вернулся к ним, думает он. Или они – ко мне. Кошмар не кончается.

Подполковник Фаустино Ланда любит прессу, в особенности иностранную. Так что присутствие трех корреспондентов его не беспокоит. Напротив, радушно приняв их и угостив копченой колбасой и вином из Хумильи, он повез их на передовую. Объехал с ними в собственном автомобиле – дряхлом полугрузовом «шевроле», брошенном франкистами, – отбитый городок и теперь показывает восточную высоту со стороны дороги, которая пролегает между ней и оливковой рощей. И, не переставая подробно излагать положение, поглядывает краем глаза, но весьма внимательно, что именно снимает Чим Лангер.