На линии

— Прописано… Куда ж! Оно имел я встречу с Созынбаем. Верно, имел. Заходил по старому знакомству… Кунаки с ним. А куначить это как? Откупорили одну, там и его прихват уговорили, а в разговоре Созынбай зажегся порадовать меня баранами, как их аллах велит за добро отплачивать. Мы ж старые знакомцы… Ну, я и говорю, по растроганности, помнится, выложил ему серебряной монетой российского чекана двумя рублями… — Епанешников зацепил скользящим взглядом лицо Созынбая. Киргизец стоял по-прежнему невозмутимо, вроде и не о нем шла речь. — То ж, где указывается, будто к переплавке те рубли прошены, — поклеп! На такое он рубли не просил, а я не давал и не дам. В чем крест ложу и готов хоть перед кем подтвердиться.

Чиновник кивнул. Услышать иное он и не ожидал.

— Закон, запрещающий выпуск монеты за границу…

— Законы! Их мудрено сведать. Этот-то первый раз слышу. Вот крест! — Епанешников проворно перекрестился.

— Желал бы верить, — развел руками чиновник, — но как прикажете поступить, когда настрого отзывом в незнании отговариваться не дозволено? — неприметно для Епанешникова ехидничал губернский секретарь.

— Полагаю… — Григорий еще намеревался покрутить, заступаясь за себя, но с улицы стал доноситься перебивающий тишину допроса шум.

— Что там? — поморщился таможенный смотритель. — Ну-ка, сбегайте узнайте.

Но этого не потребовалось. Ширя двери, в Таможню ввалились казаки. Кто-то из служителей попытался помешать, но его задвинули в дальний угол, замяв и замарав сюртучок.

— Сказыват, с каравану сбег, — вроде сахарной головы из-за пазухи, вошедшие вынули и обтерли перед смотрителем крепыша недовершенной восточной наружности. — Мы и порешили сюды отвесть… — рапортовал оказавшийся средь казаков розовощекий приказный. — Никак, ошиблись? — затревожился он, наблюдая, как ежится чиновник.

— Разберемся. Говоришь, с каравана?

— Утрысь еще с горбатыми переплевывался, — задвигав плечами под коротким ватником, приведенный пытался придать себе поприжатую казаками уверенность.

— В таку морду всего и харкать! — завеселился приказный, указуя на довольно-таки неприятное лицо говорящего.

— Цыц! — шугнул его чиновник. — Порядком обскажи. А ты пиши, — повернулся он к писарю. — Да разборчивей, шельма!

— Давно на нашем-то не приходилось речевать… За корявости не взыскуйте. — Крепыш пошмыгал сырым, простуженным носом. Поглядел: далеко стоят ли казаки. — Одним словом, милость ваша зрит перед собою горемыку Сергея, сына Федорова, по прозванию Пятков. От роду имею тридцать один год. Закон исповедаю греко-российский, это, значит, не сумневайтесь за вид мой… На исповеди и у святого причастия, по небытии в Бухаре церквей и священников, давненько не стоял и от того страдаю душой. — Пятков расстегнул ватник, запустил пальцы под запрелый ворот рубахи. — Жительство начально имел в городе Тобольске, тамошнего купца Федора Пяткова родной сын… Напоследок, в 1799 году, оный отец мой переехал для житья в Сибирской линии — Усть-Каменогорскую крепость и записался со всем семейством в мещанское званье по семипалатинскому обществу… Молено ль водички? Жжет чегой-то нутря…

Епанешников, проворно выскочив в прихожку, по край зачерпнул медный ковш, радуясь затемнить себя другим делом. Жадно выпил до капли. Переведя дух, зачерпнул заново:

— Испей, братец, родна-то промоет ихний песок из горла. — Григорий, поддерживая ковш за рукоять, нет-нет и поглядывал на смотрителя.

— Ты там, ступай. Ладно, — бросил ему чиновник. — Сядешь после на хлеб с водой. Гляди, и тебе она спомоществует.

Следом смотритель выгнал, до поры, и киргизцев. Потянулись на воздух казаки. В Таможне стало тихо и скучно. Буднично.

— Продолжай… Как тебя? Пятков? — чиновничья хватка губернского секретаря уже примерялась на рапорт в Оренбург.

— Как на духу… В осеннее время… Как сейчас помню, какая окаянная слякоть развелась… восемьсот тринадцатого года, по случившемуся рекрутскому набору и по дошедшей до семейства нашего очереди, мещанским обществом отдался я в солдаты. В приемном рекрутском присутствии определили в Кизильский гарнизонный батальон, рядовым. Там и находился до пятнадцатого. Будучи угнетаем тягостным служением, не сделав преступления, поверьте, ваша милость, как на духу, учинил побег в степь. А в оной, под видом магометанина, примкнул к едущим в Бухару…

— Как сошел маскарад?

— Чего, ваша милость? Не изволю знать…

— Болван! Как вышло, что не распознали тебя?

— А-аа… Упустил сказать, как еще во времена жизни при отце езжал, и не раз, с товарами купца первой гильдии Попова приказчиком для торга в китайские, бухарские и хивинские владения.

Пятков примолк, не решаясь, как поступить: продолжать ли или поподробнее рассказать, как был в приказчиках.

— Ну, дальше!

— И вот возле того злого скопища, то бишь Бухары ихней, проживал я на свободе более полутора лет, торгуя мелочью. Но, по неимению достойного покровителя, угодил в неволю к Ашур-беку, силой совершившему надо мной богомерзкий обряд обрезания, принуждая стать магометанином, коим в совести своей я никогда не был…