На линии

Издавна на Руси пути-дороги коротаются разговором, а у казаков шляхи поветвистей — клубком на степях лежат. Без счета времени, проводят казаки на маяках, в разъездах. И как тут не поведать дедов случай, самому не послушать, не намотать на ус чужой истории! Посылаемые службой во все четыре стороны, стягивают они услышанные были и небыли разных краев в родные станицы. Узнают соседей, сравнивают. И песни свои складывают казаки вроде тех же историй.

Лука любил послушать, он ждал продолжения, но киргизец молчал, а заговорил Ильиных:

— Мне редко доводилось забираться куда от Илецкой Защиты, но мальцом слыхивал, как еще до нагайцев жил тут народ, имевший обычай класть с мертвецом серебро и золото, а сверху, на грудь, саблю и кинжал, в чаянии, что покойник на том свете откупится от грехов, а саблей оборонится от притеснений на Страшном суде. В особливом закутке ставили лошадь, которую после будто вынимали. Оно и я думаю: не будут по такому делу лошадь изводить. Ну, вот… а поверх наваливали землю. С одной такой кучи запросто купцом стать.

— Курганы рыть больно опасно. Их духи стерегут, Созынбай заподлинно знает, — киргизец перестал жевать, прислушался к зафорпостным звукам. Голос его изменился. — Один мулла пустился разрывать такую могилу. Заставя работников разойтись, мулла не велел им ни с кем и промеж себя разговаривать, а сам принялся читать Ал-Коран. Вдруг видит: пред ним девица. Мулла спрятал глаза в книгу, а девица, замаливая его оставить работу, принялась-то раздеваться. Мулла и краем глаза опасается заглянуть за край книги. Читать не перестает. Один же работник, украдкой разглядывавший прекрасную девицу, потерял терпенье и стал уговаривать муллу сжалиться… Сей же миг все исчезло. Заговоривший лишился языка, одной руки и одной ноги. Прочие только онемели…

— Кто же просил? Неужто сам дух? — Ружейников незаметно для себя перестал черпать из котелка.

Лишь один Силин Ильиных вкусно забирал полную ложку наваристой ушицы. Все молчали. Потянувшись, Ружейников взял в руки медный обломок. Послюнявя палец, потер обзеленившуюся поверхность. Спросил:

— Хабардин одному себе в нем варил? Какой ж он был? А какой дюжий тогда этот… как его… ну, одолевший его?

— Скажу что знаю. Едигей был простого происхождения. В младенчестве, завернутого в бобровый мех, его подкинули Тохтамыш-хану. Возмужав, он храбростью затмил всех царедворцев, заставя почитать себя и самого хана. Завистники наговорили хану, будто Едигей опасен, и дали разуметь, что и сам хан в душе боится его. Хан, желая доказать обратное, позволил поставить на полу кафтана сосуд с водой. Когда же Едигей вошел в кибитку, хан вздрогнул и пролил воду… Зная телесную силу Едигея, хан пожелал узнать силу его ума, дабы судить о предстоящей опасности, и велел подать батыру вместо питья мочу старой женщины. Едигей выпил и на вопрос хана: хорош ли напиток? — ответил: «Напиток хорош, но взят из негодной посуды». Убоявшись столь изворотливого ума, хан решил лишить его жизни, но Едигей, убежав к Ша-Темир-хану, успел набрать войско, с которым и пошел на Тохтамыша, напал на его столицу и взял ее боем. Сам Тохтамыш убежал, а Едигей из двух взрослых дочерей его взял старшую, а младшую обещал отдать сыну своему Нур-Эддину, которого послал в преследование за убегающим ханом. Старшая дочь, затаив месть за отца, пригласила переночевать у себя сестру, и Едигей, посещая ее как муж, не стерпел впасть в искушение… А к той поре, догнав и убив Тохтамыша, возвратился Нур-Эддин и пришел требовать прообещанную невесту. Узнав правду и осердясь, поднял Нур-Эддин нагайку ударить лошадь свою и ускакать, но нечаянно концом попал в глаз отцу, который и окривел. Огорчившись за сына, поднявшего на него руку или устыдившись поступка своего, только ушел Едигей в место пустынное, а правителем оставшегося владения сделался Нур-Эддин. И вот приключилось четверым сторожам караулить посевы, и нашли они козла с изломанной ногой. Положив разделить его, чтобы каждому досталось по одной ноге, они обмотали больную ногу тряпкой и положили козла у огня. Тряпица загорелась, козел вскочил и побежал и зажег горящей тряпицей поспевающий хлеб, который весь и сгорел. Нур-Эддин, к которому пришел жаловаться хозяин посева, велел взимать за убыток с того, кому досталась больная нога. Не в состоянии заплатить, несчастный случайно убежал туда же, где скрывался хан Едигей. Скоро он рассказал ему о погубившем его решении. Едигей присоветовал ему возвратиться и в свое оправдание сказать, что козел убежал не на больной ноге, а на здоровых. Бедняк поступил по его совету, и Нур-Эддин перерешил дело в его пользу, но, удивившись остроумному оправданию сему, желал знать, кто его надоумил. Бедняк отмалчивался, но угрозами был вынужден открыться. Нур-Эддин, убедившись в неспособности управлять царством, отправился к отцу и просил прощения…

Выудив из ухи рыбью голову, Созынбай принялся шумно и сосредоточенно ее обсасывать. Никто не заговаривал.