На линии

— Расшумелся… тоже мне, губок на пне, — негромко, себе и товарищам, проговорил с вышки Белоглазов. — Полюбопытствуй, Федор Михайлович, тыда: сколь под тебя татар суют… От них и на форпосте дожидаются. — И снова проворчал под нос: — Можа, отвалишь с шей наших. Одно слово — губок!

— Напасть. Не успел от одного оклычиться[28], другое накатыват. Колготись с ними, — потерянно встретил новость урядник. Напускная деловитость его, надломленная ожидающимися заботами, сошла, обнажив неумение и нежелание начальствовать.

Казаки поцокали языками. Зла за окрики на Долгополова не держали, казак он был, в сущности, простецкий.

— Ружейников, — попросил Долгополов, — беги, разудалый, заседлай коня. Скличь моим словом кого отыщешь — и при оружии сюда… В лагуне у тебя вода? Склони-ка.

Лука приподнял бочонок, залил подставленные ладони. Напились и другие из стоящих возле.

— Поедете к хохлам, чтоб им неладно… Постережете. Они недалече спривалились. Приглядитесь к ним. Оскажите, как вестись. Тут еще воровская шайка, слышно, за Илек залезла. Да построже! Ну, а к вечеру я вам смену подошлю. Сделаешь, Лука?

Только к поздней летней ночи вернулся на форпост Ружейников. Заводя в общую конюшню успевшего остыть коня, вспомнил о приглашении на уху. Спать не хотелось. После несносной жарищи полногрудо вдыхалась ночная прохлада.

Недалеко от землянки Ильиных, облизывая хворост, догорал костерок. Отсвет пламени, теряя краснину, падал на спину киргизцу, безвольной тенью смешивался с лунной, чтобы вершком далее потерять о себе память.

Заслыша шаги, киргизец поднялся, пригласил присесть на подстилку, но Лука, молча разглядывая его, отказался. И раньше Ружейников примечал у Ильиных киргизцев и так же, как большинство казаков, косо смотрел на эти посещения. И уж если к Ильиных часто наезжают из степи, то он, Лука, сводить с ними знакомств не желает.

— Ждал тебя. Пшена долго-долго не сыпал. Просил: потерпи, Созынбай, гость будет, — проговорил киргизец.

Будто и не слыша, Ружейников переломил о колено сушняк, подбросил в пустой костер. Подумывал уйти, когда из темноты вышел хозяин. За ним шел магазейн-вахтер Соляного промысла Григорий Епанешников. Этого Ружейников знал и встрече обрадовался. Особенно любил Лука слушать его рассказы, так не походили они на казачьи. Да и как им походить, когда отец его — солдат, а мать — полковая стряпуха… Без земли люди прожили.

— Може, холодной почерпаешь? Щерба смачна. Как, Созынбай? — вместо приветствия спросил Ильиных.

— Якши! Много брал, якши.

— Оно съем, — неприветливо отозвался Ружейников.

Наконец он припомнил и Созынбая. Это он, в насмешку забавляющимся стрельбой из лука казакам, засадил стрелу в середину сурчиной шкурки, развешанной на плетне, куда безуспешно целили казаки, стоя шагов на двадцать ближе.

Весь нынешний вечер форпост Изобильный походил на укладывающегося в спячку медведя: глухо рычащего, ворочающегося, ищущего удобства на зиму. Попыхивали костры татар. Временами ветер доносил запекшийся голос урядника Долгополова. Прорывающийся детский плач многим напоминал дом, оставленных в Сакмарске родных.

— До утра не погодят. В безглазье-то пошто добро ворохать? Зазря. Все одно комом ляжет. Не терпится, значит… Хозя-авы! — негромко рассуждал Силин Ильиных.

— Зачем наехали? Степь жечь? Стражу не срок менять… В степь пойдут, на аулы? Ты знаешь, Силин? — задавал мучающие его вопросы Созынбай.

— Эй, сокол… Эти нет. На бессменное пожаловали. Тутошними хотят стать. А степь нынче мирная.

Созынбай успокоился, повеселел. Даже вздохнул от сброшенного напряжения.

— Земля тут травная, мы много-много кочевали. Кибитки ставили…

— Была вашей — стала нашей, — сквозь зубы, но громко процедил Ружейников. Он молча хлебал уху, сплевывая перед собой попадающиеся кости.

— Э-ээ… много не так, — не понимая его злобы, запротестовал киргизец. — Чье солнце? Чье небо? Все аллах отдал людям. И землю. Давно отдал. Я покажу… — Вскочив, Созынбай забежал за угол землянки, оттуда донеслось радостное ржанье его коня. Столь же быстро он вновь появился перед костром, ^ развернул худой войлок, и Ружейников увидел медный обломок.

— Фунтов на десять потянет… — взвешивая на ладони, оценил Ильиных. — Откуда это?

— Хабардин-батыра котел. У речки Чингирлау Созынбай видел большой курган. Народ верит, будто он есть могила Хабардина. Его убил Едигей-хан…

— Э-ээ, Созынбай. Мало ли у вас ханов перерезало друг дружке глотки? — нюхая кусок вынутой из котла рыбы, проговорил Епанешников.

— До первых наших аулов кочевал тут… — Созынбай сделал широкий, куда-то за свет костра, жест рукой. — Жил тут народ ногаев. Теперь форпосты… Но степь не зацвела иным цветом. Не мы меняем землю — она нас. Она хан! Так говорил Созынбаю один старый мурза.

— И я от стариков слышал, будто ходили наши сакмарцы, ну, мож, какие другие уральского войска казаки, искать в большом кургане кладу… Только в один день, во время молитвы, земли в яме рухнулись и до одного завалили. Спасся лишь татарин, молившийся поодаль, — ни на кого не глядя, вступил в разговор Ружейников.