На линии

— Красноуфимцы, — Аржанухин чувствовал, что не так просто надломить сидящее в них сопротивление, — кроме вас на Изобильном поселяются казаки Чесноковского отряда. Спросите их, где и как доставать лес, из чего сподручнее здесь ладить дома. А главное, они научат, как жить на краю. За нашей линией русского нет…

— А и на ней не ахти…

— Не у чего при Илеке селиться! Нема интересу.

— Красноуфимцы! — возвысил голос Аржанухин. — В крепостях по нижней Оренбургской линии куплены для вас дома. Выгодной ценой куплены.

— В чужих углах нам не можно. Дома наши, — говорящий сделал особый нажим на слове «наши» и впервые упрямо не отвел глаз, — дома наши разны. Боимся, зашибаться будем, головой матицу озванивать. А нет, так задохнемся.

— Казаки! Назад дороги нет. Не желаете дома, я настоял, и Соляной Промысел отвел вам часть леса при Урале. Сообща с мертвецовскими казаками езжайте за речку Куралу и оттоль выгоняйте бревна артелями прямо на форпост.

На сей уговор красноуфимцы дружно откачали головами. Потерев кончик носа, что в последнее время стал делать есаул в минуту потерянности или раздумья, Аржанухин повернулся уйти. Хоронившийся за его спиной казак-красноуфимец тут же шмыгнул к своим, прижимая к груди четверть мутного самогона.

— Честь пачкаете, казаки… — сказал есаул как сумел презрительнее.

Наверное, в словах его имелась правда, так как по его уходе красноуфимцы поспешили смыть захрустевший в душах песок в глоток выпитым самогоном.

— Как хотите, казаки, а зря пыхтим. С родного сорвались — с чужим следом не совпасть. Там надо было, в Красноуфимской, упереться, — высказал мнение Чигвинцев.

— Поглядим еще, — Баранников изо всех сил потянул пук ковыля, но, скользнув в кулаке, тот устоял. — У, зараза!

— Да чего там! Эх-х, угробились, пропадай жизнь! — кто-то пустил пьяную слезу. — Оно хорошо по теплу валяться да пока жратва есть. А зима прихватит?

— Дурак, на то и бьем. Снежок посыплет, и мы тут как тут: вели, ваше благородие, гнать нас с линии, как неостроены еще избы.

— Ан не спустят?

— Опять же дурак! Морозить нас какой резон? — была ли эта мысль у Баранникова или родилась в разговоре, но он оживился, хитро щурился.

Когда же красноуфимцы увидели, как отъехал есаул Аржанухин в Илецкую Защиту, направились они к размежеванной для них улице. Подойдя прежде других. Баранников присел и, подавшись всей силой спины, легко вытащил еще не обжатый землей кол.

— Трава ихняя цепче за мамку держится!

Едва первый кол был сломан, осмелели и остальные. Расшатав и вытянув ближний к себе, Зотей Смирнов смачно плюнул в черную ямку, а бок с ним Климен Андреев, в молодом азарте, уже рушил, обсыпая каблуком сапога, топча свою. Дернув в руку толщиной тал, Ефим Чигвинцев, на общую потеху, помочился в скважинку, потом, вооружась выхваченным колом, посбивал еще несколько рядом торчащих. Через получасье следов разбивки трудно было сыскать.

Почти все сошлось в предположении Баранникова, и лишь на характере военного губернатора он споткнулся. Эссен не только отказал Войсковой канцелярии в представлении об отпуске красноуфимцев на зиму в селения по Оренбургской линии, но и распек ее, что вместо старания к понуждению о домообзаведении она делает тем казакам незаконное послабление. Всю ответственность, если в течение зимы красноуфимцы потерпят какое изнурение, Военный губернатор возложил также на канцелярию Оренбургского казачьего войска. Однако, приняв в уважение, что в числе семейств отставных казаков нет никого служащих, а только жены и дети, сверх того, есть оставшиеся после выбывших в 1820 году в Оренбургскую казачью конную артиллерию двадцати шести человек жены и дети, также имеются вдовы после убитых на сражении и умерших и девки, старики, бедные, увечные и малолетки-сироты, которые все к переезду на Новоилецкую линию никакого состояния и сил не имеют, Эссен представил министру финансов, чтобы дозволено было семействам оставаться на той земле, которую они пользуют, еще три года. А также отставных казаков, вдов и девок к переселению на линию не принуждать, но предоставить оное им на волю, наблюдая, впрочем, чтобы прижитые ими мужского пола дети, которые должны оставаться в казачьем звании, не были оставлены в Красноуфимске навсегда. Также Эссен предоставил отставным казакам переселиться туда на линии Оренбургской или Новоилецкой, в какое место они сами наберут, но непременно в течение будущего года.

Красноуфимцы не успокоились. Вскоре начальник главного штаба препроводил Эссену прошение отставного казака Лунегова, в котором тот писал государю императору, что главною причиною разорительного для них переселения полагают они своего умершего атамана Углецкого, который будто бы имел сделку с господами Голубцовым и заводчиком Кнауфом, с которыми красноуфимские казаки производят с 1790 года в ратных присутственных местах и в сенате дело о земле, и потому Углецкий для выгоды сих господ представил о пользе переселения Красноуфимской станицы.