На литературных баррикадах

— А не пригласить ли нам этого хохмача в журнал «Крокодил»? — сказал мне тихо Петров. Но я уже почувствовал в его голосе накипающую ярость.

Однако мы действительно искупались в Амуре. Кстати, неподалеку находилась водная станция. Кабинки для раздевания находились в пятидесяти метрах от воды. Ключи от кабинок надо было брать с собой в воду — «Дирекция за сохранность вещей не отвечает»… Деревянный настил станции так накалился от солнца, что пятьдесят метров до воды надо было прыгать то на одной, то на другой ноге, рискуя поджарить ступни и пятки. Мы поскакали, с ключами, повешенными на шею. Ключи, довольно значительные по размерам, ярко блестели на солнце и издали напоминали кресты.

— Вот бы увидел нас сейчас Блюхер, — усмехнулся я.

— Что Блюхер, что Блюхер! — проскрипел Петров, — Крещение Руси можно писать с этой натуры. Вышла бы прекрасная обложка для «Крокодила». Я жалею, что с нами нет Зощенко и Ротова.

Одеваясь, мы услышали какой-то гудок и, уже на ходу повязывая галстуки, помчались к дебаркадеру.

Ложная тревога. Все та же почти безлюдная пристань. Тот же иронический туземец в соломенной шляпе. Какая-то женщина с ребенком мирно спала на скамейке под палящим солнцем. Толкнулись к дежурному. Он опять меланхолически ткнул на свежее объявление: «Пароход опаздывает на шесть часов»… Ни в какие объяснения дежурный не вдавался. По всей вероятности, он был глухонемым. По крайней мере такую версию выдвинул Петров.

Короче говоря, мы вернулись в гостиницу. Сменяясь с Женей, мы продежурили целые сутки. Днем и ночью. Парохода не было. Дежурный не становился разговорчивее. Объявления об опоздании методично сменялись. Мы написали фельетон о пароходстве, где час за часом язвительно и возмущенно описывались паши злоключения, и снесли его в «Тихоокеанскую звезду». Но от этого нам не стало легче. Мы пожаловались высокому начальству. Высокое начальство пожало плечами, а на другой день выделило в наше распоряжение быстроходный моторный катерок. Так и не удалось нам узнать, пришел ли тот пароход из Благовещенска.

Команда нашего катера была сформирована из нескольких очень юных моряков. От пятнадцати до восемнадцати лет. Большинство из них были учениками-стажерами школы водного транспорта. Все они носили просоленные тельняшки и капитанские фуражки с крабами. Единственным пожилым человеком был повар-китаец Иван Иванович. Но он оказался абсолютно сухопутным человеком: мало-мальская амурская качка выводила его из строя, и мы так и не сумели проверить его кулинарские способности. В Комсомольске-на-Амуре он жалобно посмотрел на Петрова, естественно признав его главным руководителем героической экспедиции, и сказал совершенно хрестоматийно исковерканным языком:

— Моя мало-мало голова боли. Моя назад Хабаровск ходи будет…

Что ж… Была без радости любовь… И разлука была без печали. Тем более что уху мы научились варить сами, а рыбой кишел и Амур и его притоки. Знаменитая рыба калуга даже совершала прыжки в воздух. И Петров, без конца меняющий пленку, несколько раз заснял ее «в полете». Потом все снимки этого путешествия были опубликованы им в «Огоньке». Кстати сказать, команду точно специально подобрали для острого пера Петрова. Именно такая команда и была нам нужна. Мальчики учились на нашем катере искусству мореплавания. На притоках Амура, по которым мы путешествовали уже после Комсомольска, много мелей. И на каждую мель наш корабль непременно садился. Мальчики во главе с восемнадцатилетним капитаном пытались всеми средствами сдвинуть катер с мели, зверски, по-морскому солено ругались хрипловатыми детскими голосами. Потом мы все раздевались, лезли в холодную воду, сталкивали катер живой силой, чтобы согреться поглощали энзе спирта и… опять садились на мель…

— Саша, — сказал мне как-то Петров, — у меня уже зарождается идея водной «Антилопы»…

В Комсомольск-на-Амуре мы прибыли более или менее благополучно. И высадились на набережной маршала Блюхера.

Комсомольск переживал свои первые романтические годы. На всю страну прогремел призыв комсомолки Вали Хетагуровой. Сотни девушек со всего Советского Союза стремились в город юности.

Молодой город был весь в строительных лесах. На набережной маршала Блюхера возводились новые дома. Между городом и поселком Дземга еще лежало огромное необжитое пространство. Совсем рядом, в густой тайге, еще водились медведи. В соседнем нанайском поселке жил старый шаман, весь увешанный ожерельями из костей и зубов. Он изредка выходил из тайги, приближался к месту стройки и пытался запугать юных лесорубов своими гортанными выкриками и сумасшедшими плясками.

Шамана уже никто не боялся. В молодом городе были враги пострашнее. Однако город рос с каждым днем. Появились первые дети, рожденные в Комсомольске, а на широкой таежной реке Горюн, впадающей в Амур, был создан замечательный пионерский лагерь.