На литературных баррикадах

Рассказчик помолчал, вынул расческу, провел ею по густым своим усам и, заранее предвкушая эффект от финала своего рассказа (в глазах его появилась едва заметная хитринка), продолжал:

— Я говорил «почти»… Потому что целый подвиг совершил самый молодой Файвилович, Владимир. Вы слышите — Владимир Файвилович. Его дедушку убили в 1906 году погромщики, а ему дали такое замечательное имя в часть Владимира Ильича Ленина. И этот совсем юноша Владимир Файвилович, еще не кончивший свои десять классов, сумел создать здесь, на новой земле, такой огород, которому завидует весь Биробиджан, да что там Биробиджан, весь Дальний Восток. Он вырастил огурец величиной в два локтя и сладкий, как арбуз. Такой огурец можно послать даже в Соединенные Штаты Америки, чтобы сам президент господин Рузвельт увидел, как работают евреи на родной земле. И сегодня мы будем с вами кушать салат из этого огурца. Вот… Все…

…И мы действительно ели салат из огурца, сладкого как арбуз. Нас окружили евреи и казаки, взрослые и дети. Мы, конечно, понимали, что не все так лучезарно в колхозе, как нам показалось с первого взгляда, и что имеются здесь свои большие трудности, и свои препятствия, и горести. Но мы верили, что такие люди, как эпические братья Файвиловичи, сумеют с этими трудностями справиться.

К концу дня, полного необычайных впечатлений, я заметил, что веселые глаза Жени Петрова потускнели. Я ни о чем не расспрашивал его. Он сам сказал мне тихо и печально:

— Ты, конечно, считаешь, что я сейчас вспоминаю об Ильфе. Это верно. Он всегда неотделим, он со мной всегда. Но сейчас я подумал о Бабеле. Как жаль, что его нет с нами.

Перед отъездом из Биробиджана мы совершили прогулку по городу. В парке мы задержались у памятника. Он изображал аллегорическую фигуру женщины, держащей в руках факел свободы. Вся нижняя половина памятника была зашита фанерой и задрапирована красной материей.

Сопровождающий нас писатель улыбаясь рассказал, что с памятником произошла большая неприятность. Подобные ему статуи (женщины-свободы и юноши-атлеты) были разосланы по многим городам Дальнего Востока. Памятники были сконструированы из двух половин. Но в пути ящики перемешались, и в Биробиджан пришел верх памятника с женским торсом, а низ — мужской (от юноши-атлета). Исправлять ошибку путейцев было хлопотно, и пришлось скомбинировать памятник с соответствующей драпировкой.

Петров смеялся до упаду… Как и всюду в нашем путешествии, эпическое и комическое существовали рядом. Чтоб увековечить наше пребывание в биробиджанском парке культуры и отдыха, мы сфотографировались, как истые казаки, верхом на стремительных конях деревянной карусели…

4

В поселке крайкома партии, близ Хабаровска, над рекой Уссури, мы повстречались с Василием Константиновичем Блюхером. Он приехал откуда-то с официального приема и не успел снять парадного мундира, украшенного многими орденами. Мы попросили Блюхера рассказать историю этих орденов. Мы знали, что он был первым в стране кавалером ордена Боевого Красного Знамени. Маршал усмехнулся. Однако согласился. В тот вечер Блюхер был, что называется, в ударе. Несколько часов подряд он рассказывал нам историю первого ордена, рассказывал о гражданской войне, о том, как в 1918 году он, сормовский рабочий, солдат первой мировой войны, председатель Челябинского ревкома, объединил под своим командованием добрый десяток разрозненных красноармейских и партизанских отрядов. О том, как совершил он с ними свой легендарный переход по Уралу, громя белогвардейские войска.

Уральский областной комитет РКП(б) в письме к Владимиру Ильичу Ленину ходатайствовал, «чтобы Блюхер с его отрядами был отмечен высшей наградой, какая у нас существует, ибо это небывалый у нас случай…»

А потом Василий Константинович повел нас к реке, на места, богатые рыбой… Мы разложили костер над быстроводной рекой Уссури и варили уху, маршал опять вспоминал о боевых походах, и отсветы костра золотыми бликами ложились на его немолодое, мясистое лицо, на лоб, изрезанный морщинами.

Много дней мы были под впечатлением рассказов Блюхера. Однако романтика все время переплеталась с сугубой, повседневной прозой в нашем путешествии.

Необходимо было выехать в Комсомольск-на-Амуре. Пароход, следующий в Николаевск, должен был прибыть из Благовещенска. Расписание на дебаркадере гласило, что отправляется пароход из Хабаровска точно в 12 часов дня. Жара стояла необычайная даже для этих мест. Ровно в 12 часов мы стояли с чемоданчиками на вахте у причала. Полусонный дежурный, у которого мы справились о пароходе, меланхолично, без слов показал рукой на расписание.

Однако парохода не было ни в час, ни в два. Какой-то местный остряк в соломенной шляпе, не зная, что он разговаривает с одним из самых замечательных острословов страны, сказал нам с поразившим Петрова одесским акцентом:

— Вы еще вполне можете искупаться, потом пообедать, потом опять искупаться, сходить по своим делам в город, потом поужинать, а там будет видно.