На литературных баррикадах

«Дай руку. Спокойно…
                                   Мы в громе и мгле
Стоим
         на летящей куда-то земле».
Вот так,
            постепенно знакомясь с тобою,
Я начал поэму
                     «Курьерский поезд»…

Мы вздрогнули от неожиданного перехода. Что это было? Начало поэмы? Или просто задушевный разговор с другом?

Когда мы с Багрицким ехали из Кунцева
В прославленном автобусе на вечер Вхутемаса,
Москва обливалась заревом пунцовым,
И пел кондуктор угнетенным басом…

Я не собираюсь делать сейчас «критический» анализ этих строк, трепанировать их на «операционном столе» и решать, насколько удачна рифмовка «Кунцево» и «пунцовым». Я чувствую себя и сейчас, через тридцать лет, столь же взволнованным, как и тогда, впервые услышав эти стихи.

Это были раздумья, глубокие раздумья перед выбором, перед решением. Хотя решение было уже давно предопределено всей жизнью поэта. И широкий путь Луговского пролегал рядом с дорогой Багрицкого.

И мы в этом вареве вспученных дней,
В животном рассоле костистых событий —
Наверх ли всплывем,
                                или ляжем на дне,
Лицом боевым
                      или черепом битым.

Да! Может, не время об этом кричать,

Не время судьбе самолетами клёктать,
Но будем движенья вести от плеча,
Широко расставя упрямые локти!

…Мы в сумрачной стройке сражений

                                                        теперь,
Мы в сумрачном ритме движений
                                                  теперь.
Мы в сумрачной воле к победе
                                               теперь
Стоим
         на земле летящей…

Он закончил так же неожиданно, как начал.

— И это посвящается мне, Володя? — медленно спросил Эдуард.

— И это посвящается тебе, Эдя.

— Оставь мне эти стихи, Володя, — задумчиво и даже немного растерянно сказал Багрицкий. — Я их перечитаю ночью. Когда останусь один.

А потом, в начале тридцатых годов, был создан ЛОКАФ. Литературное объединение Красной Армии и Флота.

В него вошли писатели, продолжающие славные традиции Серафимовича и Фурманова, писатели, прошедшие свою суровую школу и в годы гражданской войны и в годы армейских будней.

«На земле, в небесах и на море…»

Краснознаменцы Всеволод Вишневский и Матэ Залка. Герои гражданской войны Роберт Эйдеман и Леонид Дегтерев, артиллерист Степан Щипачев и моряк Леонид Соболев. Солдат пехоты Алексей Сурков, и баталер Цусимы Алексей Силыч Новиков-Прибой, и братья-военкомы Лев и Михаил Субоцкие.

ЛОКАФ пользовался заслуженным уважением в полках и эскадронах, ближних и дальних гарнизонах, на пограничных заставах, на крейсерах и эсминцах всех флотов.

Мы издавали свой журнал «ЛОКАФ», который потом стал называться «Знамя».

Новые молодые армейские и флотские писатели, писатели военно-патриотической темы, вступали в наши ряды.

И сколько сотен молодых матросов, ставших потом капитанами и адмиралами, и сколько тысяч солдат-пехотинцев, танкистов, артиллеристов, ставших потом комбригами, полковниками и генералами или сменивших военные гимнастерки на мирные комбинезоны мастеровых, геологов, строителей, открывателей новых залежей черного золота, на пиджаки ученых, на строгие костюмы дипломатов, — сколько из них, уцелевших в жестоких боях за родину, вспоминают сейчас поэта Владимира Луговского, одного из правофланговых ЛОКАФа, читающего с трибуны, с пригорка, с пушечного лафета, с колпака танка, с вахтенного мостика, а то и просто с холма свою знаменитую «Песню о ветре».

Итак, начинается песня о ветре,
О ветре, обутом в солдатские гетры,
О гетрах, идущих дорогой войны,
О войнах, которым стихи не нужны.
Идет эта песня, ногам помогая,
Качая штыки, по следам Улагая,
То чешской, то польской, то русской речью —
За Волгу, за Дон, за Урал в Семиречье…

Не раз выступая вместе с Луговским, я видел всегда, как неизменно восторженно реагировали слушатели на стихи эти, развертывающиеся в бешеном темпе, с публицистическим вмешательством автора, с телеграфно-лаконическими, почти прозаическими вставками, с неожиданно вкрапленными частушечными переборами: