На литературных баррикадах

Не ограничиваясь рапортом, мы выпустили к съезду большой творческий сборник, в который вошли новые произведения А. Серафимовича, Ф. Панферова, А. Фадеева, Ю. Либединского, В. Киршона, В. Ильенкова, А. Исбаха, А. Суркова, Л. Овалова, М. Платошкина, А. Караваевой, М. Чумандрина, В. Ставского, А. Жарова, Б. Иллеша, С. Швецова, Н. Богданова. Включены были в сборник и стихи только что вступивших в Ассоциацию пролетарских писателей В. Маяковского и Э. Багрицкого. Сборник, проникнутый духом современности, боевым духом партийности, открывался большим очерком Панферова «Городок в степи». Это было вдохновенное повествование о судьбе того самого совхоза, о котором рассказывал Панферов Горькому. Используя материал многократных своих поездок, Панферов рассказывал и о первом этапе борьбы за тракторную колонну, и о создании новых дорог, новых поселков, нового города в степи:

«Смотрю — шоссе тянется километров на шесть, вплоть до станицы Кубанской.

— Хорошо-о.

— Эко, — скажут знатоки, — чего увидел — мостовую!..

Ох, так скажет тот, кто не тонул в сушь на русских дорогах. А меня вот радует эта мостовая, радуют маленькие, новенькие домики, построенные за этот год, радует то, что в парке закладывается «Дом рабочей культуры». И мне хочется крикнуть:

— Вот мы строимся, несмотря ни на что…»

И дальше:

«…Ветер рвет из моих рук проект, от резкого ветра из глаз катятся слезы, а я стараюсь прикрыться от ветряка, с жадностью глотаю строчку за строчкой — и уже представляю это мощное хозяйство будущего комбината».

В очерке рассказывалось о многих людях, об их напряженной суровой борьбе, о победах и поражениях. О героях и чиновниках, бюрократах, очковтирателях.

Это не была кратковременная творческая командировка. Это был рассказ человека, объехавшего много станиц, знающего жизнь, людей, которые ее созидают. «Заметки на полях» очерка были не только итогами наблюдений, но и советами писателя, органически связанного с деревней, болеющего за нее сердцем, знающего ее неотложные нужды. Писатель сумел не только увидеть, но и сделать глубокое обобщение, не только вскрыть недостатки и осудить их, но и поставить цели, наметить задачи.

Это была страстная партийная публицистика и вместе с тем разведка боем. Первые наброски к будущему большому роману.

5

Поздней осенью 1930 года в Харькове, бывшем тогда столицей Украины, собралась вторая Всемирная конференция революционной литературы.

Советскую делегацию возглавлял Александр Серафимович. В делегацию входили Фадеев, Панферов, Киршон, Ясенский, Огнев, Чумандрин, Багрицкий, Селивановский, Тарасов-Родионов, автор этих строк, украинские писатели Микитенко, Кириленко и многие другие. От Германии — Иоганнес Бехер, Людвиг Ренн, Анна Зегерс, Ганс Мархвица, Эгон Эрвин Киш. От Венгрии, изнывавшей тогда под фашистской пятой Хорти, — нашедшие вторую родину в Москве наши близкие друзья и соратники Бела Иллеш, Антал Гидаш, Матэ Залка, Эмиль Мадарас. От Румынии — Мозес Кахана. От Китая — Эми Сяо…

Впервые приехал в Советскую Россию молодой и горячий Луи Арагон, тогда уже член Французской коммунистической партии.

Писательский поезд «Москва — Харьков» на каждой большой станции с цветами встречали делегации трудящихся.

Советские писатели уже привыкли к той любви, которой народ окружал свою литературу. Но надо было видеть, как волновались горячий, экспансивный американец Майкл Голд, несколько чопорный Бруно Ясенский, экзальтированный Арагон, обычно сдержанный и молчаливый Иоганнес Бехер.

Накоротке говорились горячие речи. Одну из таких речей, кажется в Курске, произнес с площадки вагона Панферов, и собравшиеся на перроне комсомольцы громко скандировали в ответ:

— «Бруски», «Бруски», «Бруски»…

Что говорить, первые две книги романа получили уже широкое признание.

Это было совершенно необычайное путешествие. Ни ночью, ни днем никто не спал. Жаркие разговоры, ожесточенные споры, песни.

Я находился в купе вместе с Фадеевым, Панферовым и Майклом Голдом. Даже при желании улечься на полке, чтобы соснуть час-другой, в нашем купе было невозможно. Оно было всегда переполнено. Рассмотреть собеседника в сплошном табачном дыму было трудно. Аромат крепких, почти махорочных, папирос, которые непрерывно курил Панферов, смешивался с густым запахом заокеанских сигар Майкла Голда.