На маленькой планете

Не успел Чмуневичев взять в руки нож, как вошел дежурный по части, командир взвода лейтенант Ольшевский, низкорослый, щуплый, подчеркнуто строгий, с румянцем на щеках. Его хрупкая фигура никогда не сгибалась, узкие, острые плечи всегда развернуты; пуговицы, перекрещенные орудийные стволики в петлицах блестели так, будто их только что почистили.

Сычев вскочил, приложил руку к виску.

— Вольно, — сказал лейтенант и поглядел на Чмуневичева. — Рядовой Чмуневичев, встаньте.

— Да я чего, я не стою разве? — удивился он, оглядываясь, думая, что, возможно, его с кем-то перепутали. — Вот еще. Стою же я?

— Доложите сержанту, что не знаете устава!

Чмуневичев поглядел на электрическую лампочку. Хотелось сказать сейчас лейтенанту что-нибудь ласковое, простое, вроде того, что, мол, дорогой товарищ лейтенант Ольшевский, ну чего нам, людям, напускать на себя строгость, давай лучше сядем и поговорим, а Сычев тем временем испечет в топке по хорошей, с зажаристой корочкой, картошине, и мы поедим, посыпая ее солью, которую я ношу в кармане в коробке из-под спичек, и хотелось ему взять лейтенанта за маленькую, словно у ребенка, руку и добавить: «А рука у тебя, строгий лейтенант Ольшевский, ровно мой большой палец. Ох, какая у тебя рука масенькая». И странное было состояние души у Чмуневичева в этот момент: чем резче говорил лейтенант и чем пронзительнее смотрел на него своими маленькими глазками, тем явственнее ощущал, как поднимается в нем непреодолимое нежное чувство, такое, которое возникает у человека, когда он глядит на только что вылупившегося желтого цыпленка, клюющего в ноготь босой ноги человека.

II

В половине третьего дежурный по кухне отпустил Чмуневичева в казарму спать. Не успел, казалось, он заснуть, как истошно закричал дневальный: «Дивизион, подъем!» Вслед за этой командой в большой гулкой казарме послышались голоса старшин: «Батарея, подъем! По-дъем!»

— Второй огневой взвод! В две шеренги ста-ановись!

Чмуневичев со сна плохо соображал; никак не мог надеть гимнастерку, заваливало в сторону, и в строй он встал последним. Сразу же сержант бегом повел солдат на улицу. Вначале бежать было трудно, а когда сняли гимнастерки, сонливость прошла, и чувствовать свежий утренний воздух разгоряченным, сонным телом стало приятно. Затем начали делать гимнастические упражнения. Делалось все быстро, торопливо, будто кто-то подгонял.

Чмуневичев не успевал ни о чем подумать. Только сделает одно, а нужно уж браться за другое. Он любил посидеть и, глядя на что-нибудь, подумать о своей деревне Курьяново, о том, как его провожали с гармошкой и с песнями, а мать со слезами и вздохами, как пахло в деревне хлебом и картофельной ботвой, а небо над избами висело низкое, мягкое, и всюду стояли распахнутые после работ поля. Ни о чем таком не думалось, просто внутри себя он чувствовал покой и какое-то ласковое, нежное тепло.

После завтрака на плацу выстроился весь полк; перед строем замерли офицеры и командиры расчетов. Командир полка принял рапорт, и начались строевые занятия. Голоса сержантов зазвенели громче обычного; командиры взводов, не жалея сапог, печатали строевой шаг, косились туда, где стоял комполка, как бы его глазами пытаясь смотреть на себя, и, казалось, видя и чувствуя его глазами себя, хотели выглядеть еще лучше.

Чмуневичев не любил перешептываться в строю, а когда к нему обращались, в ответ улыбался, как бы посмеиваясь над вопросом, и отвечал невпопад. Вот и сейчас, когда сержант приказал выйти из строя, он вначале улыбнулся, не понимая, чего от него хотят, а потом сделал шаг вперед, качнувшись при этом так, что стоявший рядом Кобылов со всего маху грохнулся об землю. Солдаты засмеялись; сержант Долгополов, быстро оглянувшись на командира батареи, крикнул:

— Взвод! Смирно-о! — Подошел вплотную к Чмуневичеву и тихо прошипел: — Вы мне, рядовой Чмуневичев, эти свои такие штучки оставьте! А не то смотрите!

— А чего я? — удивился Чмуневичев и растерянно оглянулся на Кобылова. Он даже не заметил, что толкнул его. Только сейчас, когда сержант строго и недвусмысленно пригрозил нарядом, подумал, как смешно упал Кобылов, и засмеялся, а сержант, считая, что Чмуневичев издевается над ним, побледнел лицом, сцепив зубы так, что свело скулы.

Вскоре взвод построили в колонну по два; сержант, присев на корточки, командовал, глядя на поднимающиеся в такт команде ноги.

— Выше ногу-у! Р-раз! Р-раз! Вы-ше! Тянуть носки! Не сбивай шаг! Вы-ше! Выше ногу! Подошва — параллельно земле! Выше! Вы-ше! Рядовой Чмуневичев, не тяните ногу! Вз-во-од! Кругом!