На мельнице

Скучное было новоселье въ семь Ивана! Нескоро человкъ привыкаетъ къ новому мсту, все ему кажется неудобно да нехорошо, а тутъ, на этой заброшеннной, загороженной со всхъ сторонъ ветлами, убогой, полуразвалившейся мельниц и совсмъ было худо. Пока женщины мыли да прибирали маленькія, низенькія горницы, Иванъ съ племянникомъ Василіемъ обошли всю мельницу и прудъ.

– На этой мельниц помирать только! – сказалъ Василій.

– Погоди, Вась, теб еще рано! Помирать то буду я, а ты позжай въ городъ, ищи себ дла! Туть теб сидть, дйствительно, нечего! – отвчалъ Иванъ.

Взялъ Иванъ топоръ, пилу и началъ то здсь, то тамъ ладить, починять. Работа не валилась у него изъ рукъ, но душа его скорбла и, во время передышки, тяжелый вздохъ поднималъ широкую его грудь.

Такъ невесело началась жизнь Ивановой семьи на новомъ мст. Случалось, что мельница по ветхости или потому, что обсыхалъ прудъ – вовсе не работала, и тогда плохо приходилось семь: послднюю одежду нужно было нести въ закладъ.

Василій видлъ, что ему, дйствительно, на мельниц длать нечего, ухалъ въ городъ и, черезъ нкоторое время, поступилъ къ одному купцу въ приказчики. Парснь былъ дльный, расторопный, услужливый и хозяину своему понравился.

Прошло пять лтъ – времени немало. Считать если изо дня въ день, такъ, кажется, все идетъ по старому, по прежнему, никакихъ перемнъ нтъ, а за вс пять лтъ много перемнъ наберется. Много измнилось и на мельниц, только сама мельница оставалась та же, разв еще больше обветшала. Состарился, похудлъ Ивакъ, бородою обросъ. Об семьи наполовину разошлись, разсялись, кто куда. Елена Тимофеевна съ остальными дтьми къ сыну Василію переселилась. Анисья Ермолаевна умерла, а дти – старшіе два на заработки въ городъ ушли, а младшіе при отц остались.

Еще скучне стало на мельниц. Отецъ по цлымъ днямъ слова не скажетъ, дти прячутся или въ лсъ убгутъ, или на деревню, только бы отцу на глаза не показываться.

На мельницу почти никто изъ мужиковъ не здитъ, разв захудалый какой, да и тотъ наровитъ, какъ бы въ долгъ намолоть, не заплатить. И правда: что съ него взять?

И ходитъ Иванъ вокругъ мельницы и все, какую-то тяжелую думу думаетъ. Подойдетъ къ помосту – постоитъ, постоитъ, что-то какъ будто про себя скажетъ, – дальше пойдетъ; у плотины остановится, долго такъ стоитъ, голову понуря, дальше пойдетъ. А то заберется подъ ветлу, – большая такая была, корявая да развсистая, сядетъ и сидитъ добрый часъ.

Осенью это было, подъ вечеръ. На всхъ мельницахъ работа кипитъ, – только успвай, а Иванова мельница стоитъ-словно скитъ какой: никого-то на ней не видно, никакого шуму не слышно. Видно только, какой то большой человкъ окрестъ бродитъ, словно тнь.

Подошелъ Иванъ къ пруду, оглянулся. Нтъ никого, да и кому тутъ быть! Ребятишки, и т къ вечеру въ горницу забрались.

Только ворона съ дерева на дерево перелетаетъ, тонкіе сучья обламываетъ.

Хотлъ Иванъ дальше итти, и почувствовалъ, что какая-то сила около пруда его держитъ. Смотритъ Иванъ на его поверхность и глазъ оторвать не можетъ. И тихо, тихо такъ кругомъ.

Немногіе листочки на осинахъ дрожатъ, перешептываются, да плюхнетъ иногда что-то у самаго берега, – должно, лягушка въ воду прыгнетъ.

И, словно кто другой, внутри его души говоритъ и такъ-то вразумительно Ивана убждаетъ.

«Что-же, – говоритъ, – долго теб такъ маяться? Или все счастья своего ждешь? Напрасно! Счастье твое миновало – не будетъ его больше! А тутъ, по крайности, однимъ разомъ и всему конецъ! Веревку припасъ? Въ карман цлую недлю держишь? Это ты отлично придумалъ. Начнешь барахтаться, выплывешь, такъ что толку! А ты вотъ возьми, на одномъ конц сдлай петлю, вотъ такъ, и правую руку крпко затяни, другой конецъ на лвую руку перебрось, да зубами узелъ то хорошенько затяни! Вотъ уже ты и связанъ, такъ? Ну, а самое-то глубокое мсто гд будетъ? Знаешь, небось? Какъ разъ тутъ, гд ты стоишь! Значитъ, взялъ да и…»

И все это, что Иванъ говорилъ или думалъ про себя, все это онъ тмъ же временемъ и длалъ и не замчалъ, какъ какой то человкъ, скрывавшійся между стволами березъ, давно уже слдитъ за его дйствіями.

Вытянулся Иванъ всмъ тломъ, взглянулъ на мельницу, гд въ двухъ маленькихъ окошкахъ брезжилъ огонекъ и только-что хотлъ съ размаха бухнуть въ воду, какъ кто-то съ силой схватилъ его за плечо и оттащилъ отъ пруда.

Это былъ Заросовъ. Онъ быстро выхватилъ изъ кармана ножъ и перерзалъ веревку, стягивавшую руки Ивана.

– Ты что-же это? – глухоспросилъ Иванъ, – непрошенный!

– Полно-ка! – отвчалъ Софронъ Никитичъ – экое дло нехорошее задумалъ!

– А теб что! – огрызнулся Иванъ.

– Человкъ-я!.. Какъ ты полагаешь? – воскликнулъ Софронъ Никитичъ, – да кто же это позволитъ, чтобы его глазахъ человкъ жизни себя лишалъ.

– Зачмъ пришелъ?

– Не первый разъ я здсь, – ты только меня не видлъ. Я давно ужъ тутъ около тебя хожу! Экое ты дло задумалъ, Иванъ, а? Себя не жаль, хоть сиротъ-то пожаллъ-бы!

– Люди пожалютъ!