– На людей разсчитывать сталъ? Полно-ка! Такой ли ты былъ прежде, вспомни! Просилъ ты, ждалъ ты чего отъ людей? Все самъ бралъ! Трудомъ, силой – мощью бралъ! Съ чего опустился, чего испугался? Бдности? Теб ли ея бояться! Да что для тебя свтъ въ овчинку собрался? Въ этой мельниц вся судьба твоя, что-ли?.. Да плюнь ты на нее, на мельницу то! Соскучился и я тутъ, на васъ глядючи, словно омеряченные вс вы ходите! Э-эхъ! Махнемъ-ко вмст на Кавказъ къ казакамъ! А? что скажешь?
– Хотлъ я махнуть, да Софронъ Никитичъ помшалъ – угрюмо отозвался Иванъ.
– Объ этомъ худомъ дл лучше не вспоминай, молчи! – огрызнулся Заросовъ, – я теб дло говорю, слушай!
На будущей недл ду на Кавказъ, почтовую гоньбу снимать стану. По такому длу нуженъ мн человкъ врный, – ну, словомъ такой, какъ ты. Я твоего согласія и спрашивать не стану, безъ тебя мельницу Глоткину сдамъ, возьму теб билетъ на машину, ребятъ прихватимъ и гайда! Да вотъ еще что. пойдемъ-ко сейчасъ на деревню ко мн, ты мн нуженъ по одному длу потолковать.
Какъ сказалъ Софронъ Никитичъ, такъ по своему и сдлалъ. Мельницу сдалъ Глоткину и увезъ Ивана съ его ребятишками на Кавказъ. Слышно, Иванъ живетъ хорошо, получше того, какъ жилъ на своей мельниц: всего у него въ достатк, ни въ чемъ не нуждается, и залишекъ на всякій случай есть. А лучше всего, что душа его отъ тоски и тяготы освободилась, не скорбитъ, и о деньгахъ не печалуется. И тому научилъ его Заросовъ.