На мельнице

– Много, ваша правда, Петръ Селиверстовичъ! – сказалъ Иванъ. – Отчего же вы тогда молчали, Петръ Селиверстовичъ, отчего же вы тогда не сказали: «Иванъ, подемъ къ нотаріусу, заключимъ бумагу? Вдь вы и тогда, должно быть, думали то же, что теперь, т. е. что много мошенниковъ развелось, такъ что же вы тогда-то себя не ограждали? Или, можетъ, вы ужъ и тмъ ограждены, что между нами бумаги нтъ? Или, можетъ, вамъ та бумага и не была нужна, а нужна была мн. Можетъ, вы думали, что она, бумага-то эта, вамъ во-вредъ, а мн только на пользу? А я, вотъ, ни о чемъ объ этомъ не думалъ, никакъ себя не ограждалъ, не оберегалъ, а зналъ, что мельница намъ обоимъ будетъ на пользу, да не намъ однимъ, а всему округу, и строилъ. Да какъ строилъ-то, Петръ Селиверстовичъ, съ заботой, іъ любовью, съ молитвой строилъ! Вотъ какъ!.. Строилъ и молился: «Господи Боже, Владыко нашъ, помоги и устрой, чтобы все было прочно, крпко, хорошо, чтобы на долгіе годы годилось, чтобы Божья благодать на моей стройк была!» Строилъ я, Петръ Селиверстовичъ, эту мельницу, и себя, и своихъ не жаллъ, никого и ничего не жаллъ!.. Самъ себя, свою и братнину сиротскую семью на суходеньи держалъ, – хлбъ да квасъ, да лукъ съ рдькой – вотъ была наша да!.. Конь былъ у меня любимый, срый, на которомъ къ вамъ прізжалъ, – его продалъ. Шубу братнину, – память о покойник, – тоже продалъ, свою шубу, сани, полость, все, все продалъ, да еще въ долгъ денегъ взялъ. Все, до послдней копейки, убилъ я, Петръ Селиверстовичъ, на эту мельницу, и нтъ у меня теперь ничего, ничего нтъ! Нищій я, голый остался… И мельницы нтъ!..

Голосъ Ивана дрогнулъ. Онъ поднялъ свою большую, тяжелую руку, и тихо и медленно провелъ рукавомъ по глазамъ. У Петра Селиверстовича потухла сигара. Онъ чиркнулъ спичку и началъ обжигать на ней со всхъ сторонъ сигару, а потомъ сталъ спокойно раскуривать ее и пускать колечки дыма.

– Такъ что-же, Петръ Селиверстовичъ, – заговорилъ Иванъ, – нешто и впрямь мельницы нтъ? Бумаги нтъ, и мельницы нтъ? Такъ, что-ли?

Глоткинъ молчалъ, только попыхивалъ сигарой.

– На неправое дло, значитъ, и управы нтъ? – продолжалъ Иванъ, – и правды не у кого искать? Ободрать, значитъ, можно человка кругомъ, и ничего, – позволяется потому, что бумаги нтъ?

– Послушай, ты! – прикрикнулъ Глоткинъ, – я уже теб разъ сказалъ, что если ты будешь много говорить, то я съ тобою поступлю, какъ слдуетъ! Понялъ?.. Ну, и уходи!

– Петръ Селиверстовичъ! – взмолился Иванъ, – прости Бога ради, если я что грубо сказалъ! Видитъ Богъ, какъ мн тяжело! Вдь свое добро теряешь, послднее, что по копейк сколачивалъ, какъ волъ подъяремный работалъ, работалъ и все на-ко, потерялъ!.. Петръ Селиверстовичъ, ужъ если вы хотите непременно – вмсто 300 рублей – пятьсотъ получить, то получайте отъ меня наличными 300 рублей, а двсти засчитывайте каждый годъ за стройку? А вотъ, у меня тутъ и счеты съ собой, сколько всего стоитъ!

– Отвяжись ты съ своими счетами! – крикнулъ Глоткинъ, – вотъ присталъ! Какое мн дло до твоихъ счетовъ? Ты воленъ былъ, сколько угодно тратить на ремонтъ! Мн какое дло?

– Не будетъ, значитъ, милости никакой? – мрачно спросилъ Иванъ.

Петръ Селиверстовичъ ничего не отвтилъ. Иванъ постоялъ немного, махнулъ рукой и вышелъ изъ кабинета.

На двор стояла его плохая телжонка съ запряженною въ ней рабочей Сивкой. Иванъ подошелъ къ телг, ухватился за обочину и тяжело, съ трудомъ, влзъ. Онъ самъ удивился, что съ нимъ сталось. Онъ былъ здоровый, сильный мужикъ и прежде бывало ухватится за обочину одной рукой, ногу поставитъ на стремянку, и ужъ – въ телг, а теперь – точно въ немъ лишній пудъ прибавился.

Онъ взялъ вожжи, – они валились изъ рукъ, а когда телга выхала въ поле, возжи упали въ ноги Ивана, и Сивка трусилъ рысцею, никмъ не понукаемый, по знакомой дорог. Дорога шла-то пустыремъ, то лсомъ, то полями съ высокой, колосившейся рожью.

Иванъ прислушивался къ шуму ржи и думалъ: «Вотъ хлбъ поспваетъ… Поспетъ – соберутъ, умолотятъ, на твою же мельницу свезутъ, и будешь ты молоть… для Петра Селиверстовича, и будетъ хлбъ у Петра Селиверстовича, а ты съ малыми дтьми будешь безъ хлба сидть, будешь голодать! А справедливость то гд, правда гд?» Иванъ халъ дальше, и тамъ шумла рожь, и тамъ т же думы были въ его голов, а тоска, какъ змя подколодная, заползала въ его душу…

VII.

Иванъ долго еще думалъ, что Петръ Селиверстовичъ обумится и не станеть его притснять. «Подъ злую руку попалъ! – разсуждалъ Иванъ, – ну, онъ, конечно, на меня и накинулся. Не можетъ того быть, чтобы онъ и вправду захотлъ меня такъ обидть, лишить всего.

Лто прошло, наступилъ сентябрь. Въ лсу и садахъ листья начали желтть, опадать. Отъ дождей да отъ втровъ Перемывка вздулась, низкіе берега затопила. На мельниц началась настоящая работа, съ утра до вечера возы подъзжаютъ, только работай!