На милость дня. Былинки

От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит как хозяин
Необъятной Родины своей…

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.

Слова В.Лебедева-Кумача, музыка И.Дунаевского

Конечно, дух бумажно-лозунгового формализма уже проникал в нас, но происходило намного больше интересного, занимательного, полезного: и соревнования в учебе и спорте, и подтягивание отстающих, и сбор макулатуры, и костры, и концерты лучших артистов страны для обычных школьников, и загородные походы, и новогодние подарки, и поездки в Архангельское… Всего не упомнишь. Школьники носили форму, и я успел поносить дореволюционную гимназическую фуражку «с крабом», ремень и гимнастерку серого-голубого цвета. Что ни говори, а форма дисциплинирует.

Нас основательно учили, и наши знания не в пример нынешним; про Бога или против Него не говорили: для мальчишек главный аргумент – а кто Его видел? – был безспорным, а в существование смерти поверить тогда, когда из тебя брызжет жизнь, было нелепо.

Неимущим ребятам из рабочих бараков безплатно выдавали одежду, ботинки, талоны в школьную столовую.

Что не сплыло – быльем поросло…
Не томимся. Не плачем. Не стонем.
И былое величье свое
величаем «проклятым застоем».
Почему – объяснить не берусь! —
ты смирилась с глухим беззаконьем?
И безмолствуешь, гордая Русь,
волочась под заморским оконьем.

Что ты им? Скучный вид из окна —

ни конца ему нету, ни края.
Твои песни, твоя тишина —
все зевоту у них вызывает.

Но воистину скорбно велик

молчаливый, лишенный стенанья
заоконно-иконный твой лик,
искаженный улыбкой страданья.

Диана Кан, Самара

Конечно, в середине 50-х страна жила еще трудно, но для нас организовали множество безплатных кружков – от вышивания крестиком до авиамоделирования. Если не верите, могу показать подушку, которую я вышил мулине на пяльцах школьными переменами. И никто надо мной не смеялся. Кружки работали и летом для тех, кто не смог выехать за город. В школе учился единственный больной ДЦП Володя, и мы его очень жалели. Вокруг школы, за оградой из металлических пик, разросся большой школьный сад; в теплице дети выращивали овощи для нашей столовой. Хочу напомнить, это происходило в Москве, на Хорошевке.

Единственное, что омрачало мое безоблачное существование – это соседство на одной площадке с классным руководителем Людмилой Евгеньевной: я боялся, что про мои шалости она расскажет родителям, а офицерский ремень ох широкий… На 8 марта одноклассники (не родители!) скидывались, покупали нашей учительнице флакон духов за 10 рублей и были уверены, что мы осчастливили ее подарком до следующего Женского праздника: флакон был большой, а запах разливался по всему длиннющему коридору. Кто-нибудь побойчее еще говорил учительнице от имени класса «теплые горячие» слова благодарности.

А время после школы, когда ты умудряешься сделать их дома за полтора часа, – время детской вольницы, но об этом я уже писал.

И теперь, когда дюже умные дяди и тети дрожащими голосами рассказывают миру об ужасах социалистического режима, я решительно хмурю брови: «Соврамши вы, господа хорошие! Конечно, в Америке хорошо, только и там плохо».

Понимаю умом: до вас далеко,
Понимаю: у вас не хуже,
Но нутром – признаться в том нелегко —
Нет роднее собственной лужи…

Нинель Трейгеру СПб

.

«Где родился – там и пригодился», – учат старцы. «Ей-Богу!» – клялись мальчишки, говоря правду. А почему мы так говорили, я узнал позже: так Богу было угодно…