На молитве. В тишине и в буре

Зеленый праздник, торжество, напор жизни: земля – для которой открылись небесные дали, небо – которое сошло вниз торжествовать и радоваться вместе с землей.

Вот, казалось бы, радость, которую надо продлить на все лето, на весь год, на все годы своей жизни, радость, в лучах которой надо просыпаться, в сиянии которой надо засыпать.

В самом деле, если только ежедневно, ежечасно напоминать себе: «Христос за меня пострадал, меня искупил, загладил мои грехи, победил для меня смерть, открыл мне двери рая и в этих дверях ждет меня; благодать Святого Духа неисчерпаемыми волнами ходит над миром, и надо только решиться броситься в эти волны, чтобы быть чистым, счастливым, оправданным, блаженным»,  – как от этого сознания станет прекрасна, легка и праведна жизнь!

Сравним.

Определенный на ежедневный, однообразный, скучный труд, горожанин никак не мог собраться за город и к вечеру, освободившись от своего труда, оставался в городе. Уныл был и отравлен его отдых. Порывы ветра разносили уличную пыль, перемешанную с частицами засохшего навоза, попадавшую в глаза и в легкие. Не было вокруг ни кустика, ни деревца. Как какой-то страшный змий, завораживавший свою жертву и влекший ее к себе, смотрел открытыми своими дверями ближний кабак, из которого доносились звуки дикой музыки и крики пьяного, безобразного разгула.

Бедно одетые, болезненные ребятишки играли в тесных дворах, и матери глядели на них, плохо одетые, изнуренные деторождением и жизнью в лишениях! И проходящая в беспокойстве о завтрашнем куске хлеба жизнь казалась лишенной радости, сплошной беспросветной каторгой.

И так тянулись для него день за днем, месяц за месяцем. И когда наступал праздник, праздник этот был не отдыхом, а временем тяжелого, хмельного забвения.

И вот как-то случайно он попал за город.

Все реже становились дома и все больше пространство между домами. Многоэтажные громады сменялись маленькими, приветливыми, деревянными домиками, из которых лишь иные выходили на улицу, а другие стояли, полуспрятавшись в зелени садов. Кусты акаций с маленькими, желтенькими цветиками, сирень с благоухающими белыми и лиловыми кустами высовывалась из-за решеток. Воздух был напоен запахом свежей, еще пахучей листвы, недавно смоченной дождем.

И как там, в городе, в его грустном быте все говорило о безотрадном труде, о возможности лучшей доли, так здесь все говорило о том, что жизнь может быть прекрасна, разнообразна и содержательна.

И вспоминался бедному рабочему рассказ более, чем он, образованного товарища о том, как в некоторых странах образуются рабочие поселки в сельских местностях, среди зеленых лужаек в уютных садах, как рабочему не за чем идти в разгул кабака, когда у него дома маленький рай.

И в мечтах о том, что такая жизнь когда-нибудь станет доступной если не ему, то его детям или внукам, он медленно шел по пути, где загородные дома – и те попадались все реже и реже, пока не вступил в область, где очутился один на один с природой. И шел он и шел все дальше, дальше и дальше.

То шел он прекрасным старым сосняком, верхушки которого там, высоко над головой его, перешептывались друг с другом непонятными словами, тогда как внизу, у корней, белые ландыши тихо кивали друг другу своими белыми, душистыми головками на стеблях, выходящих из крепкой, яркой, зеленой листвы.

То перерезал он лужайку с изумрудной травой, с золотыми чашечками блестящей куриной слепоты и с другими, не известными ему по имени, разноцветными цветами; то входил он в лиственный лес, где все казалось полным тайны, где странным свежим запахом пахнули разрезные папоротники и разливались своим прекрасным, рассыпчатым пением соловьи.

Бедный городской рабочий был удивлен и поражен разнообразием, богатством и красотой окружающей его жизни природы. Та жизнь – унылая, лишенная красоты, отрады, разнообразия, из которой он только что вышел и в которую должен был сейчас возвратиться, казалась ему какой-то дальней и чужой. А вот эта жизнь, с тихими уютными домиками в зелени, со старыми шепчущими соснами, крепко пахнущими папоротниками, лесными тенями и перекликающимися соловья ми, казалась ему в эти часы близкой и родной жизнью.

И он вернулся домой уже другим, принеся с собой постоянное тяготение к тем местам, где был короткое время так счастлив. И с тех пор, как только была ему малейшая возможность, он оставлял докучный город и бежал туда, под тень деревьев, на зеленую скатерть лужаек, к щебечущим птицам, к жаворонкам, сыплющим на подымающийся урожай серебро своего голоса.

И прежние удовольствия, которыми он себя одурманивал, стали ему противны. Разнообразные звуки природы казались ему милее и для души его нужнее, чем звуки человеческого голоса. Как бывал он счастлив теперь, уходя в праздники из города с утра, возвращаясь поздним вечером и не видя всего безобразия пыльного, душного города; ах, как душа его была вся насыщена виденными им за день красотами, которыми она питалась опять до новой своей прогулки.