На Москву!

-- Но и там я ни души не знаю...

-- Ой ли? Не знаешь даже Марьи Гордеевны Биркиной? А она-то, голубушка, нарочно еще сама для тебя потрудилась, пекла своими белыми ручками...

Курбскому стоило не мало усилия над собой, чтобы не выдать своего душевного волненья.

-- Теперь припоминаю, -- сказал он с притворным равнодушием, но глубоко переводя дух. -- Одно время она состояла при панне Марине Мнишек и видела меня с царевичем у старшей сестры ее, княгини Вишневецкой; а потом уехала со своим дядей, купцом Биркиным, сюда, в Северскую землю...

-- Ну, вот, а прознавши, что и ты тоже здесь, -- подхватил Петрусь, -- прислала тебе сладкую весточку: сердце сердцу весть подает.

-- Полно вздор городить! Прислала просто по доброй памяти. Но с кем! Ведь ни в замок, ни из замка никого не пускают.

-- Доброй волей не пускают, а коли у кого есть своя лазейка, так кто тому запретит?

-- А! Вот что! Ну, ну, говори дальше.

-- Заметил ты, княже, может, молодчика, одних, почитай, лет со мной, что толкается тут меж палаток с коробом всяких сластей: пряников, рожков, орехов, винных ягод? Трошкой звать.

-- Нет, не приметил.

-- Где ж тебе, вельможе, замечать всякого смерда! А я-то с этим Трошкой давно уж дружбу свел.

-- Потому что сам куда лаком до сластей?

-- Оба мы с ним лакомы: я -- до его сластей, а он -- до моих рассказов об удальцах-запорожцах.

-- Так этот-то Трошка и пробирается сюда из замка.

-- Он самый. До вчерашнего дня он сказывался крестьянским сыном из ближней деревушки Дубовки: живет-де там у торговки-тетки и приходит-де оттоле каждый день со своим товаром. Ноне же отвел меня к сторонке, чтобы никто, значит, не подслушал.

-- Ты, Петрусь, говорит, меня, ведь, не выдашь?

-- Зачем мне, говорю, тебя выдавать? Мы же с тобой друзья-приятели.

-- Дружба дружбой, говорит, а служба службой. Поклянись мне Христом Богом, окроме одного человека, никому не сказывать о том, что услышишь от меня.

-- Окроме какого, говорю, человека?

-- Окроме князя твоего, Михайлы Андреича Курбского. Дело-то до него касающееся.

-- Коли так, говорю, -- так изволь. И поклялся ему Христом Богом...

-- А дальше я и сам знаю, -- прервал Курбский с блещущими глазами. -- Трошка твой родом, может, и из Дубовки, да служит у Биркина. Так ведь?

-- Так.

-- Биркин же -- купец оборотливый: не залеживаться же его товару, коли тут, во вражьем стане, верный сбыт? И подсылает он к нам своего Трошку с товаром будто бы из Дубовки, подсылает еще в потемках ранним утром, а убирается Трошка восвояси поздним вечером тоже в потемках, чтобы не подглядели.

-- Так, так! -- подтвердил снова Петрусь. -- А знаешь ли, княже, что мне на ум сейчас вспало.

-- Что?

-- Да ведь коли у Трошки есть этакий потайной лаз из замка, так почему бы и тебе не пробраться туда тем же лазом в гости к Биркиным?

Курбский точно даже испугался такой возможности.

-- Что ты, что ты! Господь с тобой!

-- Да почему же нет? А уж Марья-то Гордеевна как была бы рада свидеться с тобой...

-- Говорю тебе, что дело нестаточное, -- резко прервал Курбский. -- Я-то, может быть, с нею и видеться не желаю.

-- Твоя воля, милый княже. А лазейку-то Трошкину, не погневись на меня, я все же выслежу.

-- Это для чего?

-- Не для тебя, так для себя.

-- Но тебе-то на что?

-- Мне-то?.. Ведь я, княже, как ни как казак, запорожец...

-- Ну?

-- И запорожцы мне братья старшие. Вот я и проведу их темной ночью той лазейкой в замок, как волков в овчарню; захватим стрельцов спящими врасплох: "Здорови булы, панове москали, як се маете?" Вот так штука! Знай наших!

Юный запорожец от удовольствия защелкал пальцами и залился звонким смехом. Но господин его, к его удивлению, ни мало не разделял его восторга.

-- Ты этого не сделаешь, -- решительно объявил он. -- Ты поклялся Трошке не выдавать его...

-- Да он и знать не будет, что я его выследил.

-- А все-таки ты чрез него погубишь других русских, стало быть будешь перед ним Иудой-предателем, да и меня сделаешь таким же предателем перед Биркиными: кабы Маруся... то бишь Марья Гордеевна не доверяла мне, то ни за что бы не дала мне весточки.

-- Экое горе! -- вздохнул Петрусь и всею пятерней почесал у себя в загривке. -- А у меня было так знатно надумано! Ведь одолеть-то русских нам когда-нибудь да надо?

-- Надо, но в открытом, честном бою, а не предательством.

-- У нас, на Запорожье, признаться, на это не так строго смотрят...

-- То на Запорожье, а моя совесть иная. Разве сам ты, Петрусь, не понимаешь, что предательство подло?

-- Понимаю, милый княже, как не понять?.. Ох, ох! Ну, что ж, нечего, значит, об этом и толковать. А как же нам быть с Трошкой? Ведь он ждет от тебя ответа Марье Гордеевне.

-- Да какой же ей ответ?

-- Ну, хоть спасибо, что ли, сказать ей за добрую память.

-- Пускай, конечно, скажет... Дай Бог ей всякого благополучия...

-- И только?

-- А то еще что же?

-- Она тебя не забыла присылкой, так и ты бы в отплату чем-нибудь ее уважил. Зачем обижать?

В Курбском происходила видимая борьба.

-- Есть у меня, пожалуй, образок Андрея Первозванного... -- начал он с запинкой.

-- Из Святой Земли?