«На Москву». Из истории белой борьбы

Пропасть между двумя течениями была, как видим, слишком велика. 12 июня 1921 года Русский Совет признал договор с казачеством 22 июля в 1920 г. расторгнутым по вине казачьих правительств. Сообщая об этом войсковым атаманам, Главнокомандующий писал: «Я считаю своим долгом заявить, что я по-прежнему буду неустанно заботиться о казаках, наравне с прочими частями возглавляемой мною армии. Если Вам угодно будет посетить войсковые лагери, я не сомневаюсь, что Вы лично в этом убедитесь».

Ответное постановление Объединенного Совета, полное упреков по адресу Главнокомандующего, было с восторгом перепечатано в «Последних Новостях» в № 367 от 29 июня 1921 г. Гг. Милюков и Харламов думали этим опубликованием окончательно погубить престиж генерала Врангеля не только среди общественного мнения, но и среди самого казачества. Однако расчеты эти оказались неверными.

Все осталось по-прежнему. Заботы Главнокомандующего о казаках простирались до того, что в конце 1921 г. почти возник конфликт с французами, желавшими в первую очередь вывести части из Галлиполи, а затем с Лемноса: генерал Врангель настоял, чтобы в первую очередь эвакуировались казаки, заключенные в «водяной тюрьме». Казачество по-прежнему верно шло за своим Главнокомандующим и по-прежнему восторженно встречало его появление в казачьих частях.

От всей этой истории остался лишь документ человеческого честолюбия.

Следует отметить, что много позже, перед самой Генуэзской конференцией, объединенные атаманы прибыли в Париж и при содействии г. Харламова имели свидание с «учредиловцами» и г. Милюковым.

Но в ряде других подобных документов, действий, разговоров и слухов, – он рисует нам интересную картину того, как все эти нажимы слева протекали безболезненно для организма армии: левые друзья не имели доступа к ее сердцу. Все эти действия необычайно осложняли и без того трудное положение Главнокомандующего: лишали его материальных средств, создавали трудность в сношениях с иностранцами, возбуждали шатание в беженской среде.

Но в глубинах армии – они только спаивали ее со своим Главнокомандующим. Для солдат, казаков и офицеров не имело никакого значения, сколько голосов будет иметь казачество в Русском Совете, но для них было существенно важно знать, что на вершине всего стоит человек, который провел с ними тяжелый поход, не бросил, продолжает о них заботу и воюет со всеми за их существование.

Но, может быть, еще важнее было сознание того, что человек этот несет на себе бремя российской власти, пусть теперь непризнаваемой и эфемерной, но для каждого дорогой и близкой: ибо только это сознание оправдывало страдания людей и делало их пребывание на чужбине нужным и осмысленным.

Глава III. Около армии

В борьбе с левой общественностью Главнокомандующий, естественно, нашел себе союзников среди правых.

Необходимо отметить, что под «правой» общественностью следует разуметь далеко не то, что в глазах определенной части общества окрашивается специфически черным цветом.

В. Л. Бурцев, уверенный в единственной возможности власти, если ее будут осуществлять «Юреневы и Чайковские», – был в этом «правом» лагере. Проф. И. П. Алексинский, все еще носящий по старой памяти штамп «народного социалиста», был с нами. С нами был кн. Павел Долгоруков, хранитель устоев кадетской партии. С нами были правоцентральные фигуры А. И. Гучкова и В. В. Шульгина. С нами были А. Ф. Трепов, Н. Е. Марков и все будущие столпы официального монархизма.

Но, самое главное, – с нами была подавляющая масса неорганизованного русского беженства.

«Правый фланг», поддерживавший армию, был не столько политической, сколько психологической приводы. Для них важен был не принцип монархии, но была нестерпима острая боль от потери русской государственности и горячее желание поддержать ее обломки: они чувствовали, что обломки эти находятся в армии. Для Бурцева и Долгорукова – на этом кончалась психологическая потребность честной и мужественной поддержки; для Трепова, Маркова – поддержка эта сливалась с воспоминаниями о другой армии, при других временах, – старой Российской Императорской армии и ее непререкаемом Вожде – Русском Даре.

Но каково бы ни было психологическое «приятие» армии, все эти люди, от Бурцева до Маркова, искренне и безоговорочно были ее друзьями.

В этом широком фронте было мало организованности; но и не было политиканства. Мотивы поддержки армии, как уже указано выше, были не политическим расчетом, но психологической потребностью. Чувства не были оформлены партийными съездами и сжаты обязательными тисками постановлений. И огромная масса русского беженства, по своей природе монархического, не имела своих политических вождей и тянулась к центру русской эмиграции – Русской армии.

* * *

Сильной опорой для армии послужило образование в Париже и во всех крупных центрах «парламентских комитетов».