На осколках разбитых надежд (СИ)

Если бы это был кто-либо другой, наверное, Лена хотя бы на толику испугалась. Но почему-то именно сейчас страха не было вовсе. Словно она знала, что Рихард никогда не причинит ей вреда.

— Ты же знаешь, хотя бы одна из вас должна быть при гостях.

— Катерину попросили принести вина, — проговорила Лена, желая, чтобы этот допрос поскорее закончился, и Рихард позволил ей подойти к Кате, уже успевшей подняться и сесть на краю стола, как она видела со своего места.

— Катерину, — повторил он медленно, и она без лишних слов поняла намек.

— Катя не умеет читать на французском. Она едва ли разобрала бы, какое из вин нужно взять для гостей. Поэтому я вызвалась идти в погреб…

Рихард смотрел прямо в ее глаза пристально и цепко, словно пытаясь разобрать, какие мысли сейчас ходят в ее голове. Лена стойко выдержала его взгляд и не отвела глаз, придав лицу равнодушное выражение. Хотя внутри просто пожар бушевал из-за того, что успела увидеть и услышать в последние минуты.

Наконец он кивнул головой и отступил в сторону, кивком головы показывая, что ей нужно подойти к Кате. Что Лена и сделала — как можно скорее оббежала стол, чтобы помочь подруге. От вида ее разбитой губы и начавшего заплывать глаза сжалось сердце. Она схватила Катю за руки, растерявшись и не зная, как ей помочь сейчас.

— Ты видала? — спросила Катя. — Сволота какая… Ты видела?.. Он… Он?..

— Он ничего не сделал, — поспешила успокоить ее Лена. Подошедший неслышно Рихард сунул ей в руку мокрую тряпицу и отошел в сторону, когда Катерина испуганно отшатнулась, заметив его. — Приложи к глазу. Может, синяка не будет.

— Не стой у меня тут, а то немец будет дуже зол, — забеспокоилась Катя. — Я чуток посижу и работать тож начну.

— Что она говорит? — вмешался Рихард, заметив, что Катерина поглядывает на него одним глазом, пряча поврежденный под тряпицей. А потом проговорил все так же хлестко, с трудом сдерживая злость, которую Лена до сих пор видела в нем. — Пусть даже не думает! И речи быть не может об этом! Ты сможешь одна работать остаток вечера? Я постараюсь, чтобы гости не засиживались долго… Черт, удался Святой праздник, нечего сказать!

Лена кивнула в ответ, пытаясь изо всех сил выглядеть уверенной. Ей предстояло обслуживать гостей, а потом одной перемыть хрусталь и убраться в кухне, и она уже начинала мысленно прикидывать, как суметь это сделать в одиночку.

Рихард раздраженно провел пятерней по аккуратно уложенным гелем волосам, отчего ему на лоб упала непокорная прядь. Потом сорвал с крючка полотенце, вытер резкими движениями вино с начищенных до блеска сапог и вышел вон, бросив ненужную тряпку на стол.

У Кати кружилась голова, и ее чуть подташнивало, как она призналась Лене, пока та вела ее по черной лестнице в спальню. На лицо ее смотреть было страшно — глаз налился кровью, а кожа вокруг него угрожающе потемнела. Клаус ударил ее слишком сильно, пытаясь подчинить своей воле.

— Я его ножом… теперь меня в лагерь, да? — спросила Катя обеспокоенно. — Это же сын фрау. Так просто не будет…

— Все обойдется, — успокаивала ее Лена. — Я уверена, что все будет хорошо.

— Я и думать забыла, якие они скоты, — шептала Катерина. — Забыла, якие они зверюги. Просто тут они другие. А там, дома…

И она все говорила и говорила, пока они поднимались с трудом по лестнице — Катерина была статная и широкоплечая, и хрупкой Лене было тяжело помогать ей в каждом шаге. И молилась мысленно, чтобы они поскорее пришли в комнаты прислуги. Но не столько оттого, что ей было сложно сейчас. А потому, что было невыносимо слушать о том, что творили немцы в родной деревне Кати.

— Знашь, почему мы редко мылись? Чтоб никто як Клаус этот не захотел того самого, разумеешь? Чтоб видали в нас тольки грязнюх, не бабу, не. Они же злые як собаки. Знашь, как у нас лютовали? Нюра Габоройская у нас была. Красавица, умница, эта як ее… активистка. Як немчура пришла, то ее тут же вызвали. Мол, рехистрация для комсомолок. Снасильничали ее, гады, жгли ее папиросами, на груди звязду вырезали и выбросили под утро, як собаку. Нюра седая стала за одну ночь. Я самолично видала. Потом она повесилась через тройку дней в овине. Или Дося наша Кувашова… пришли як-то пьяные к ней до хаты, стали требовать самогону. А откуда у Доси самогон? Сроду не гнала яго, да и с чего ныне, когда картохи даж на еду детям не хватат? Осерчали, избили Досю плетьми и палками. А потом хату запалили и Досю туда живую кинули. И деток ейных. Чтобы не сгинули одни после смерти мати… Зверюги они! Погань! Где он? Выродок фрау, где он? Ты смотри в оба, он ведь не спокоится. Глаза у яго звериные, он крови и слез хочет. Они все такие…

— Он ушел к себе. Господин Рихард выгнал его из дома, — Лена сама не понимала, зачем добавила про Рихарда. Наверное, ей хотелось хоть как-то оправдать именно его среди прочих немцев. Особенно сейчас, когда слушала все эти зверства, о которых успела позабыть сама. Как и о неизменном спутнике жизни в оккупации — животном страхе.