На осколках разбитых надежд (СИ)

Рихард вдруг резко развернул ее к себе лицом и поцеловал жестко и чуть грубо, прижимая ее к себе с силой. Теперь между ними не осталось прежней нежности. Между ними было только отчаяние от безвыходности их положения и безнадежности их чувств. Оба понимали, что это были их последние минуты. С этого времени и до момента отъезда, когда его черный «опель» покинет Розенбург, они больше не имели шанса на мимолетное прикосновение.

Расстаться было невыносимо тяжело. Лена видела, что и ему тяжело дается это прощание — отпустить ее из своих рук и отступить на пару шагов от нее. Даже руки заложил за спину, чтобы не коснуться снова. И Лена не могла не подумать о том, насколько типична для нациста сейчас его поза. Наверное, это и облегчило ей самой уход из комнат Рихарда, где последние часы она была так счастлива.

Почему война не может прекратиться вот прямо сейчас?

Самое горячее желание, за осуществление которого Лена была готова отдать так много. Чтобы наконец-то все закончилось. Но не победой нацистов, в которой немцы были до сих пор твердо уверены, а победой советской армии. Прямо сейчас… пока Рихард все еще здесь в Германии, пока только собирается уезжать и наблюдает рассеянно со стороны, как Войтек в последний раз переставляет чемоданы в багажнике «опеля». Баронесса еще не спускалась, и слуги зябко ежились под порывами холодного ветра, с надеждой поглядывая на дверь. Строгая Биргит не разрешила никому набросить пальто, только вязаные кофты, и теперь девушки переминались с ногу на ногу, мысленно ругая хозяйку за промедление. Но только не Лена. Несмотря на пронизывающий до костей ветер, она так и стояла на ступенях крыльца, украдкой поглядывая на Рихарда. Лишь бы подольше оттянуть момент расставания.

Но вот на крыльцо Розенбурга наконец выпорхнула баронесса, стуча каблучками ботинок и кутаясь в меховое пальто. На слуг она взглянула мельком. Торопливо проговорила последние наставления Биргит и попрощалась с ней до Пасхи. Остальных она удостоила коротким кивком и поспешила сесть в автомобиль.

Вот и все. Лене стоило огромных усилий удержать на лице маску бесстрастности, когда Рихард захлопнул дверцу со стороны матери.

— Довольно церемоний, Биргит, пусть все возвращаются в дом, — быстро проговорил он экономке, касаясь мимоходом ее плеча.

— Пусть хранит вас Бог, мой господин Ритци! — прошептала Биргит в ответ. Лена с удивлением расслышала вдруг нотки слез в голосе суровой немки. Рихард кивнул ей благодарно и улыбнулся уголками губ, прежде чем обойти «опель» и шагнуть к дверце со стороны водителя. На какое-то мгновение Лену вдруг охватила паника, природу которой она позднее не смогла объяснить самой себе. Он не взглянул ни разу на нее за последние минуты. Выглядел таким отстраненным и равнодушным, что она даже стала думать о том, не приснились ли ей последние дни и ночи, не придумала ли она себе все сама.

Но вот Рихард обернулся на крыльцо, прежде чем сесть в автомобиль. Скользнул взглядом по слугам, задержавшись на Лене чуть дольше. Уголки губ шевельнулись в еле уловимой улыбке. И она также еле заметно, стараясь выглядеть сильной в эти минуты и не показать своих чувств, улыбнулась уголками губ.

Их «здесь и сейчас» закончилось. И неизвестно, что будет дальше. Но и этого для них было достаточно, чтобы ощутить самое главное — надежду на что-то большее. На что-то лучшее…

— Чтоб тебя там черти взяли в ад! — сплюнул Войтек в снег раздраженно. — Пусть русские отправят тебя именно туда!

Суеверная Катерина сделала защитный знак «от нечистого», скрестив пальцы, а Лена предпочла сделать вид, что не услышала его. Она старательно гнала от себя мысли все это время, что через несколько дней Рихард отправится на Восточный фронт, и не собиралась прекращать.

Правда, занять себя уборкой не удалось — Биргит направила ее именно в комнаты Рихарда снимать постельное белье для стирки и накрывать мебель в комнате чехлами до тех пор, пока не вернется ее хозяин. А как можно было не думать о Рихарде, когда все вокруг так и напоминало Лене о нем? Поэтому Лена торопилась поскорее закончить уборку и уйти вон из комнат. Помедлила только у бюро, когда уносила кипу белья подмышкой. Заметила неровно сложенный квадрат бумаги. Тот самый, который Рихард забрал у нее в спальне Иоганна. С обозначением аэродромов и баз нацистов на Кавказском фронте.

После недолгих раздумий карта отправилась в карман фартука. И лежала в нем остаток дня, обжигая Лену через ткань фартука и подола платья. Отдать карту Войтеку сейчас означало предательство Рихарда. И других смыслов в этом поступке не было. Но с другой стороны, не отдать тоже означало предательство. Своей страны, своей крови, своего народа.