На осколках разбитых надежд (СИ)

Как он и ожидал, баронессу подарок сына привел в восторг. Она приколола брошь у высокого ворота вечернего платья из черного бархата перед выходом в тот же вечер. Мать и сын фон Ренбек были приглашены на ужин к старому знакомцу их семьи — барону фон Бойненбургу[84], также уроженцу Тюрингии. Его поместье под Альтенбургом было расположено в двух часах езды от поместья фон Ренбек, и баронесса иногда наносила визиты супруге генерала. Хотя Рихард подозревал, что интерес матери был направлен не только на поддержание связей. Просто у барона были две дочери, которые уже вступили в брачный возраст. И Рихард надеялся, что ему не придется весь вечер ловить многозначительные взгляды матери на себе и одной из девиц фон Бойненбург.

К его счастью, за ужином в ресторане отеля «Ритц» дочерей барона не было. Только супруга разделяла тяготы службы коменданта Парижа, решив, что немецким девушкам не стоит жить в городе, который славился среди немецких солдат и офицеров как «место преотличнейшего отдыха». Женщин вообще было мало за столом, как и гражданских французов. В основном, немецкие офицеры — заместитель коменданта генерал Бремер, командир парижского гарнизона полковник Кревель и их адъютанты. Но именно один француз привлек внимание Рихарда после короткой процедуры знакомства. Это был русский танцор балета Серж Лифарь[85], который был представлен как «сердце Парижского балета». Внутри Рихарда тут же вспыхнуло волнение при этих словах. Ему показалось, что сейчас в Париже все так и идет ему в руку: и антикварная лавочка, которую он вспомнил, и встреча с руководителем балетной труппы Гранд Опера. Рихард с трудом сдерживал нетерпение в ожидании момента, когда сможет поговорить с этим русским и пытался не показать своей раздражительности, которая набирала обороты во время ужина. Он смотрел на лица штабных офицеров, особенно тех, кто был его возраста и никогда не знал, каково это ходить по грани во время боя, и чувствовал, что презирает сейчас и их, и все это великолепие, окружающее их, и изобилие за столом, несмотря на страшный дефицит.

Рихарду удалось поговорить с русским только под конец ужина, когда подали кофе, коньяк и сигары, атмосфера за столом стала менее официальной, а шутки начинали приближаться к опасной грани неприличий. Сначала они коротко поговорили о балете — Рихард упомянул, что видел постановку Гзовской, и что она была бесподобна. Русский чуть заносчиво на взгляд Рихарда бросил в ответ реплику о балетной школе, из которой все выпорхнули, как из гнезда птенцы, разлетевшись по Европе. А потом тут же напрягся, когда Рихард рассказал, что ищет балерину по имени Лена или Элен. Возможно, господин Лифарь знает такую среди артисток своей труппы?

— Вы ошиблись, господин гауптман, — произнес холодно Лифарь. — Я артист балета, а не сводник. Возможно, вы путаете балет и кабаре.

Рихарду не нравился этот русский. Совсем не нравился. Рассказывать ему пусть и вкратце о том, как важно ему найти девушку, и о том, как сложно это сделать сейчас, после травмы, было неприятно. Он вообще не любил обсуждать с кем-то свои личные дела, а уж с незнакомым ему человеком тем более. Но все его усилия не принесли долгожданного результата — Лифарь выслушал его внимательно и сообщил, что в его труппе нет похожей на описание артистки. И несмотря на их взаимную неприязнь, Рихард понял, что русский говорит правду, а значит, эта ниточка привела в тупик.

— Почему вы думаете, что она немка или француженка? — спросил в конце их беседы Лифарь. — Если она артистка балета, она определенно может быть и русской, из «наших». Из большевистской России куда только не уезжали люди — по всему миру разбросало. А имя Лена — оно ведь похоже и на русское. Короткое от «Елена».

Русская. Это объясняло, откуда он мог знать те фразы, которые когда-то заучил перед отправкой на Восточный фронт и которые спасли ему жизнь.

Русская…

Странно, но по мнению Рихарда образ, который он помнил, не был похож на тех русских женщин, встреченных им прежде. Ни на рослую Катерину с толстой косой, ни на его спасительниц из русской деревни. Те действительно были похожи на русских, какими им рисовали народ из Советской России — никакой красоты и изящности арийцев или, на худой конец, скандинавов и галлов. Впрочем, евреев нацистская пропаганда тоже показывала уродливыми носатыми людьми, а он знал совсем других евреев.

Рихард долго лежал без сна в постели и прокручивал в памяти раз за разом все, что помнил о Лене. Каждый фрагмент нанизывал на нитку, пытаясь создать что-то целостное. Но не выходило.

Он не хотел в нее влюбляться. Это вышло совершенно неожиданно для Рихарда и буквально оглушило пониманием этих чувств, которые проникли в каждую клеточку его тела независимо от его желания. Он провалился с головой в голубые озера ее глаз, едва только увидел ее. Наверное, поэтому никак не мог вспомнить до сих пор, кто и когда их представил друг другу.