На осколках разбитых надежд (СИ)

— Я Рихард фон Ренбек…

— Я знаю вас…

И он отчетливо помнил, что захотел ее сразу же. Взять за руку и провести ладонью от запястья вверх. Коснуться шеи и плеч в вырезе платья в цветочек (он даже вспомнил узор на нем!). Светлый ситец ее летнего платья был полупрозрачным в свете солнца, а она не носила ни комбинации, ни нижней атласной юбки, и он мог разглядеть стройность ее ног.

О, как же он захотел ее тогда! Это было просто невероятно, учитывая, что он только что приехал из Парижа, где несколько дней провел в постели с одной танцовщицей кабаре. И это ни шло ни в какое сравнение с той похотью, которая заиграла в нем во время представления на сцене, где девушки с обнаженной грудью задирали юбки, демонстрируя полуголые ягодицы. Это было совсем другое — смесь желания и какого-то трепета, природу которого ни за что бы не разгадал тогда. Он хотел ее коснуться и боялся, что может обидеть ее своим прикосновением. Запятнать эту чистую красоту.

Он смотрел тогда на Лену и жалел, что на нем нет формы, Рихард запомнил это точно. Офицерская форма да еще с Рыцарским крестом была ему чертовски к лицу и в совокупности с улыбкой и всем его обаянием всегда помогала очаровать даже самых неприступных красоток. А ему так захотелось вдруг понравиться Лене! Захотелось, чтобы настороженность исчезла из ее глаз, сменившись хотя бы легким интересом.

Его фея, которая все еще раздумывала остаться ли ей рядом с рыцарем или укрыться навсегда от его страсти в чаще леса…

Никогда еще прежде Рихард не чувствовал того, что ощутил в тот летний день рядом с ней. И он помнил, что он все-таки коснулся ее — сначала несмело и робко ее руки и ее тонких пальцев, а затем взял в плен своих рук. Он помнил, как она улыбнулась ему первый раз. Как исчезли тонкие морщинки на лбу, которые придавали ей испуганно-хмурый вид. Но Рихард никак не мог вспомнить, когда она назвала ему свое имя. Словно он его знал.

Как и ее. Он всегда ее знал. И ждал все эти годы только ее, чтобы захотеть возвращаться на землю.

В небе для него все было гораздо проще. В небе не было ни лжи, ни ослепления властью, ни сумасшедшего раболепия и слепого низкопоклонства, ни алчности, ни бессмысленной смерти. На земле же он каждый раз находил только острое разочарование тому, что видел вокруг себя. Он жаждал справедливости для своей страны и приветствовал все действия фюрера в самом начале, когда Германия только начала вставать с колен, на которые ее поставили после Мировой войны.

Подъем экономики после долгих лет безработицы и голода, когда люди умирали, не имея возможности прокормиться. Дух осознания себя как нации — пусть и побежденной когда-то, но не сломленной, готовой возрождать Германию из руин, чтобы встать наравне со странами-победительницами. Возврат некогда отторженных территорий, которые словно гиены растащили страны-соседки после позорной капитуляции. Снова стать той великой империей, какой была когда-то Германская империя.

Все это было сначала. А потом была Хрустальная ночь, унижение Франции при подписании капитуляции, захват стран Европы для создания империи рейха… То, в чем он видел справедливость, обернулось горьким разочарованием. Достигнутая мечта принесла только опустошение. Наверное, потому он не боялся смерти, что ничто его не тянуло вернуться на землю.

Кроме нее.