На осколках разбитых надежд (СИ)

— Ее лицо сильно пострадало тогда, — рассказывала Мисси. — И это не могло не изменить ее. Сейчас ее интересуют только раненые. Она нигде не бывает, кроме госпиталя, в котором проводит время сутками. Это совсем не та Магда.

И со своей русской подругой, имя которой Рихард так и не вспомнил, Мисси перестала общаться. Во-первых, мать Анны слишком настойчиво добивалась изменений в отношении к русским военнопленным в лагерях, чем привлекла внимание гестапо и находилась сейчас под пристальным наблюдением. Во-вторых, сама Анна перестала скрывать свои мысли по поводу происходящих событий и открыто говорила о том, рейх — это поезд в никуда, а все они пассажиры этого поезда, обреченные на смерть.

— Она словно лишилась рассудка после того, как потеряла на Восточном фронте жениха. Вы помните его, Рихард? Альберт фон Шольц встречал с нами Рождество в прошлом году, — рассказывала Мисси. Ее широкая очаровательная улыбка шла в такой контраст со смыслом ее слов, что Рихарда это немного покоробило. — Говорят, это именно Анна заразила его своими мыслями. Папа рассказывал, что об Альберте ходили разные слухи в полку, в том числе, что он подозревался в антипартийных взглядах. Ему повезло, что какой-то русский убил его во время боев за Харьков. Папа говорит, что это не совсем те знакомства, которые нужно поддерживать сейчас. Как и слушать не те речи…

С Витгенштейном беседовать было проще. С ним не нужно было подбирать слова и темы для беседы или скрывать свои эмоции. Вернувшийся недавно с Восточного фронта, где он участвовал в «самом кровопролитном сражении, какое только видел прежде»[93], Генрих разделял полностью его ощущения нереальности происходящего вокруг. Светская беседа, блеск хрусталя, звон бокалов и сладкий вкус шампанского казались чуждыми после ярких красок крови, запаха бензина и гари, шума моторов и треска рации, вкуса земли, зарываться в которую приходилось во время налетов противника.

— Все кажется таким ненастоящим, — говорил Витгенштейн, когда после ужина они стояли на балконе вместе с Рихардом и курили. Вернее, курил только Генрих. За время, проведенное в госпитале, Рихард почти отвык от этой вредной привычки, да и доктора запретили хотя бы первые полгода думать о курении. Поэтому он просто крутил в пальцах сигарету, вдыхая запах табака, чтобы успокоить взбудораженные нервы.

— Словно настоящее осталось там, на фронте. А все это, — Витгенштейн обвел рукой виллу с затемненными окнами, через которые доносилась патефонная музыка. — С этими устрицами и шампанским, с этими танцами и фривольной болтовней — все это просто дешевые декорации. Вы, кстати, знаете, Рихард, в министерстве только и говорят, что о вашем случае? Но чего только не бывает на фронте, верно?

Рихард не удивился визитам князя в министерство. Еще ранее Витгенштейн рассказал ему, что в ближайшее время планируется организовать особую группу ночных истребителей, которые прикрывали бы Берлин и окрестности с воздуха в помощь зенитным войскам. Генриха специально отозвали с Восточного фронта по этому вопросу, и он часто бывал на Вильгельмштрассе. И Рихард ловил себя на мысли, что испытывает мелочное чувство зависти к нему, потому что тот все еще может сесть в кабину самолета, а вот Рихард, похоже, отлетал свое, если не сумеет выправиться к сроку.

Наверное, поэтому настроение испортилось окончательно после этого короткого разговора, и он откланялся, сославшись на приступ головной боли. Оставшись наедине со своими мыслями, Рихард решил сосредоточить свое внимание не на сожалениях, а на том, чтобы в который раз проанализировать всю информацию, которую знал на этот момент о Лене. Сопоставить факты, соединяя стрелками даты и события на листке, чтобы обнаружить очередные пробелы в памяти. Написать несколько писем, чтобы одна из служанок отправила их завтра утром — бывшим сослуживцам на Западном и Восточном фронте и тем, кто все еще оставался в Италии. И пытаться вспомнить, раз за разом прогоняя воспоминания в голове, чтобы найти очередную нить, за которую можно было потянуть.

В конце концов Рихард сдался около трех часов ночи и, понимая, что вряд ли заснет сейчас, вышел в сад, чтобы шуршание листьев под ногами успокоило его раздражение и злость из-за неуспеха. Там и нашла баронесса сына — стоящего в полной темноте ночи и устремившего взгляд к звездам.

— Все еще болит голова? Я могу дать веронал, если хочешь, — проговорила она, касаясь плеча Рихарда. Но он только покачал головой, чувствуя себя таким бессильным, как никогда раньше. — Ты что-то вспомнил еще? О, Ритци, ты никогда не думал, что амнезия — это своего рода Божий дар? Забыть обо всем плохом, что было раньше, и никогда не вспоминать об этом.

— Странно слышать слова о Боге от тебя, мама, — произнес Рихард, зная, что мама никогда не была истово верующей, в отличие от дяди Ханке и Биргит. Для нее походы в церковь ограничивались лишь службами на Пасху и Рождество и чьим-нибудь венчанием, на которое она была приглашена.