На осколках разбитых надежд (СИ)

— Даже самые большие деньги открывают не все двери, — ответил ему Удо после короткой паузы. — Боюсь, что в этом случае Бэрхен не может помочь вам. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы люди не попали в исправительные лагеря или в места переселения для евреев[96], но никто еще не мог сделать так, чтобы оттуда вернулся хотя бы один человек. Здесь нужно искать в другом месте помощь. Например, на Вильгельмштрассе[97] или, на худой конец, в Ораниенбурге[98]. Но я бы советовал оставить все, как есть. Не стоит лишний раз попадать под внимание этих господ. Даже вам. Сейчас легко попасть в исправительный лагерь, а вот выйти из его… Смиритесь, господин гауптман. Спасти ее невозможно. Никто в здравом уме не пойдет против СД.

Когда Рихард вернулся домой, окна дома были ярко освещены, несмотря на запрет из-за налетов. Еще в холле он услышал звуки патефонной музыки, звон бокалов, смех и шум голосов. Значит, мама в который раз принимала гостей. Он отдал Анне, одной из русских служанок, свой плащ и фуражку, но к гостям не пошел. Не хотел никого видеть сейчас. Особенно высокопоставленных офицеров СС, разговоры которых вечно сводились к рассуждениям о благе нацизма, новом порядке и великому будущему Германии. И это сейчас, когда над Германией нависла угроза проиграть в войне России. Начало конца, как считал Рихард. Не стоило разрываться на два фронта в угоду британцам. Не стоило вообще трогать коммунистов, с которыми был общий враг. Русская подруга Мисси была права — Германия сейчас походила на поезд, несущийся к пропасти после неосторожного поворота на неверный железнодорожный путь.

Рихард распорядился подать ему ужин в комнату, а для матери написал короткую записку, в которой ссылался на мигрень, и сунул ее в руку служанке. Та вскоре снова постучала в дверь его спальни через некоторое время. Но она принесла не ответ от баронессы. В руках русская держала прямоугольную посылку, завернутую в упаковочную бумагу и перевязанную бечевкой.

Рихард сразу же догадался, что именно принес посыльный сегодня днем. Хотя это было удивительно — прошло уже три дня с момента разговора с фрау Ротбауэр, а от нее не было никаких новостей. И он в отчаянии начинал думать, что она решила не продавать недописанный портрет. Рихард быстро забрал из рук Анны этот сверток, сгорая от нетерпения сорвать упаковку и убедиться, что его догадки верны. Из-за бечевки выпал белый конверт, в котором фрау Ротбауэр прислала с картиной записку.

«Господин гауптман,

Отправляю вам то, что вы так желали заполучить. Я не хочу ни видеть этот портрет, ни слышать о нем, поэтому, полагаясь на ваше благородство, предлагаю вам назвать свою цену и заплатить мне за него столько, сколько сочтете нужным. Хотя не думаю, что вам оценят эту картину высоко, ведь это незаконченная работа неизвестного художника. Я знаю причину, по которой эта недоделка висела на стене кабинета моего мужа. После вашего ухода я разыскала в Берлине бывшего денщика моего мужа, Йенса Кнеллера (вам ведь знакомо это имя, верно?). Полагаю, что опала Зигфрида спасла ему жизнь — на Восточном фронте он потерял здоровье, но зато он остался жив и больше никогда не вернется в окопы России. Он рассказал мне о том, почему этот портрет висит в кабинете моего супруга, а также почему вы приходили ко мне со странными вопросами о русской прислуге.

И я догадываюсь теперь, почему вы так жаждете получить эту картину. Берегитесь, господин гауптман! Это проклятая вещь. Когда — то она свела моего мужа с ума, изменив его личность, сделала его одержимым, непохожим на того Зигфрида, которого я знала. Теперь она разрушит и вашу жизнь. Лучше сожгите эту вещь и никогда не вспоминайте о ней. Иначе она уничтожит и вас.

Храни вас Бог.

С наилучшими пожеланиями, Отта Ротбауэр