На осколках разбитых надежд (СИ)

— Биргит оставила свою должность после смерти Ханке, — словно прочитав ее мысли, произнесла еле слышно баронесса, пока Лена везла коляску в единственную комнату в длинной анфиладе, где горел огонь в камине. Видимо, в ней и жила сейчас баронесса, переехав вниз из своих апартаментов на втором этаже. Немытые пары со потеками кофе на белоснежном фарфоре громоздились стопками на столике. На диване смятая неприбранная постель. Радиоприемник, перенесенный из другой комнаты, чтобы хозяйка замка могла слушать музыку или сводки с фронтов. И горка лекарств на этажерке у окна, в том числе морфин, который Лена тут же отметила невольно взглядом. И сердце сжалось помимо воли при воспоминании, как мама когда-то принимала его от болей. Значит, баронессе уже ничего не помогает, кроме него. Значит, болезнь берет свое и яростно вгрызается в ее тело раковой опухолью.

— Смерть моего брата стала последней каплей для нее. Она ведь всегда любила его, с самых юных лет. Потому и пошла служить в нашу семью, чтобы быть ближе к нему. Я всегда это знала, а Ханке даже не догадывался об этом. Мужчины! О, если бы ты знала, как она проклинала тебя тогда! Даже говорила, что если бы знала, где ты находишься, то с удовольствием убила тебя своими руками, невзирая на предупреждения оберштурмбанфюрера и последствия, которые он обрушил бы за это. Биргит сейчас надзирает узниц в женском лагере. И Господи помоги тем русским, если они там! Не завидую я их участи. Когда Биргит вызвали как свидетеля на суд, я думала, что ее месть за Руди заденет и Рихарда, настолько она горела яростью мщения…

Но Лена почти не слышала ее. Ее глаза нашли знакомые фотокарточки в серебряных рамках. В том числе ту самую, на которой когда-то она оставила кровавый отпечаток в свой первый день под крышей Розенбурга. И все, что волновало ее сейчас больше всего, был только Рихард.

Ни Биргит, чья новая должность лагерной надзирательницы ничуть не удивила Лену при всей жестокости, скрывающейся под внешностью немки. Ни Петер, ушедший воевать против Советов в национальной добровольческой дивизии СС, сформированной нацистами осенью 1943 года[160]. В начале прошлого года он наконец-то добился разрешения на зачисление в войска вермахта, чтобы «бить русских». Ни Таня, последовавшая за латышом по воле сердца и подписавшаяся на службу в медбатальоне дивизии СС. Значит, это Таня предавала русских девушек, исправно докладывая Петеру обо всем, что обсуждали ее соотечественницы, с грустью отметила про себя Лена.

— Таня забрала твои письма из тайника, а потом передала Биргит. Я узнала о них только спустя несколько недель после твоего ареста. Слава Богу, что Биргит отдала мне их. Даже представить страшно, что было бы, останься они в чужих руках, — говорила медленно баронесса. Но Лена даже не повернулась к ней во время этого экскурса в прошлое. Все ее внимание занимали фотографии Рихарда на каминной полке. Баронесса создала здесь настоящий алтарь, собрав карточки по всему дому. Все они были разные — от младенческих до взрослых. И до той самой, которая настолько врезалась в память Лены.

— Ты что-нибудь слышала о недавней операции люфтваффе? — вдруг спросила баронесса совсем другим тоном — взволнованным и каким-то робким. — Мареке, моя сиделка, ленится не только прибирать в доме, но и ходить в город за газетами. Наверное, есть уже списки…

— Имени Рихарда в них нет, — ответила Лена на невысказанный вопрос, который на мгновение объединил их вдруг с баронессой. Словно на какое-то мгновение между ними двумя протянулась невидимая нить. — Я просмотрела все. Каждое слово.

— Я боюсь, что они даже не сообщат, если Ритц погибнет, — глухо произнесла в установившейся тишине немка. Лене не нужно было поворачиваться, чтобы увидеть повлажневшие глаза баронессы — слезы были ясно слышны в ее голосе. — И я никогда не узнаю об этом. Пока не догадаюсь сама со временем, когда перестанут приходить посылки с морфином и короткими записками от него. Потому что он мне не пишет так часто, как прежде. Ты сломала нашу жизнь, и это невозможно уже исправить. Даже если я верну тебя ему сейчас. Иногда мы принимаем сложные решения ради блага любимых и дорогих людей, хотя понимаем, что в итоге последствия от них уничтожат нас самих. Раздавят как огромный камень. И я больше не хочу делать это. Теперь твоя очередь, русская.

Заинтригованная ее словами Лена обернулась к баронессе и увидела, как та достает из шкатулки на столике рядом с ее креслом пачку конвертов. Самый верхний из них она подписала и протянула девушке, растерявшейся от этой неожиданной капитуляции. На конверте отчетливо был виден адрес фронтовой почты Рихарда, написанный знакомым Лене почерком.

— Что же ты заробела? — едко произнесла баронесса. — Бери же то, зачем приехала сюда. Это последнее письмо, что я получила от него.