На осколках разбитых надежд (СИ)

— Если ты ищешь свою русскую подружку, то только зря пробралась сюда, — проговорила баронесса холодно с явным торжеством в глазах. — Ее здесь нет. Она сейчас в Австрии, в горах, у моих хороших знакомых. Ее увезли подальше отсюда, едва она написала нужные мне показания. Я знала, что она сделает все, что мне угодно, стоит только сказать ей, что я помогу тебе и спасу от лагеря. Странные вы, русские существа! Вы готовы на многое ради чужого вам по сути человека. Ты ни за что не найдешь ее сама! А я не скажу тебе, где она. Чтобы ты страдала так, как страдала и страдаю я! Чтобы твоя месть не была такой сладкой!

Лене показалось, что она плохо улавливает смысл слов баронессы. Путает их с другими, потому никак не может понять, о чем та ведет речь сейчас. Или это происходило из-за смеси эмоций, которые захлестнули ее при этом разговоре. Отчаяние, растерянность, злость и угасающая с каждым мгновением надежда, которая вела ее сюда, в Розенбург.

— Если бы мне только сказали, что из-за тебя я потеряю брата, и из-за тебя едва не лишусь сына… Надо было еще тогда, когда я увидела, что из тебя не выйдет никакого толка, отослать в лагерь! И тогда бы ничего этого не было…

— Я не виновата ни в смерти господина Ханке, ни в аварии Рихарда, — заявила Лена в ответ, ощущая странное желание оправдаться. Правда, непонятно перед баронессой или перед своей совестью, что тут же напомнила про карту Средиземноморья, пропавшую из замка в день побега Войтека.

— Ханке умер в ночь после того, как узнал, что тебя забрало гестапо! Кто-то из дома показал ему письмо Рихарда, которое тот оставил на случай своей гибели. Мы поссорились и наговорили друг другу совершеннейших гадостей. Ханке тогда сказал, что я потеряю сына, когда тот обо всем узнает. Это было последним, что я слышала от него. Его сердце остановилось, и он так никогда и не узнал, что ты едва не отправила Рихарда на смерть. Но знаешь, теперь я даже рада, что не сказала ему этого, как бы ни хотелось. И что он так и не видел того, что случилось потом по твоей вине. О, ты даже себе не представляешь, с каким удовольствием я бы сдала сейчас тебя гестапо, если бы это снова не ударило бы по Рихарду! Я жалела тебя прежде, но теперь я ненавижу тебя еще больше прежнего, зная, что ты не только выжила, но и вон какой фройлян ходишь на свободе в ожидании прихода своих красных! Убирайся вон из Розенбурга! Прочь отсюда!

— Ударило по Рихарду? — похолодела Лена. Нет, этого не может быть. Она только пару месяцев назад видела его лицо на обложке журнала вермахта, прославляющего его как героя. Но с другой стороны, сейчас даже за часы происходило столь многое, что жизнь менялась безвозвратно. Что уж говорить о месяцах?

Но баронесса не желала больше говорить с ней. Видимо, ей показалось, что она и так довольно рассказала Лене. Потому что она бросила сигарету в снег и схватилась за колеса коляски, намереваясь уехать прочь. И Лена решительно шагнула наперерез ей, чтобы задержать, удивляясь тому безразличию, с которым мешала сейчас этой немощной и слабой из-за болезни женщине. Баронесса резко откинула голову, понимая свое бессилие уйти от этого ненавистного ей разговора, и заговорила усталым, но по-прежнему злым голосом:

— О, как я же ненавижу тебя! В тебе нет ни капли жалости или порядочности, иначе бы ты не была здесь. У тебя нет ни сердца, ни совести… Убирайся отсюда, пока я не передумала и не сообщила куда следует о тебе!

— Расскажите мне о Рихарде, — твердо потребовала Лена, пропустив мимо ушей эти реплики, полные яда. Странно, но в эти минуты она совсем не боялась баронессу, почувствовала власть над ней во всех смыслах этого слова. Девушка тоже вцепилась в ручки коляски, блокируя ее ход, и даже не обратила внимание на соскользнувшую с руки сумочку, которая упала в снег и раскрылась, роняя свое содержимое. — Он жив?

— Какое тебе дело до этого? — била ледяным тоном в ответ баронесса, уже справившись с эмоциями. — Или он снова понадобился тебе в твоих опасных играх с рейхом? Хватит! Оставь его в покое, русская дрянь! Неужели тебе мало того, что ты чуть не убила его, что разрушила напрочь его жизнь?!

— Не думаю, — отбила эти слова Лена, загоняя в самый дальний угол души сомнение, посеянное вдруг баронессой. — Я видела вас обоих на фотографиях в газете на гитлеровском приеме. И видела его на обложке журнала. Он по-прежнему «Сокол Гитлера» и любимец вашего рейха.

— Ты видела лишь то, что тебе показали! Красивый фасад и только. Он пока нужен рейху. И жив ровно до тех пор, когда не закончится это самое «пока». Потому что когда-то имел неосторожность впустить тебя в свою жизнь!

Лена не хотела верить этому. Все еще цеплялась за то, что видела на фотографиях. За то, что хотела верить сама — что Рихард жив и в полной безопасности, что ему ничего не угрожает, как намекает баронесса сейчас. Но Лена видела по глазам своей собеседницы, что та не лгала ни в одном слове, когда продолжила все так же холодно и зло: