На осколках разбитых надежд (СИ)

Все же в порядке. Она возвращается домой. К своим родным, похороненным в Минске, чтобы ухаживать за ними. К Лее, которой так много хочется рассказать и все объяснить.

Она возвращается домой. Вот решилось. Это самое правильное сейчас. Это самое нужное. Это самое важное.

Но почему же она никак не может подавить в груди ощущение какой-то непоправимой ошибки?

Глава 62

Зачем здесь был этот русский? Что хотел здесь найти?

Эти вопросы все не шли из головы, мешая спокойному сну. Странно, он выматывался каждый день в хлопотах подготовки к отъезду настолько, что падал в постель каждый вечер без сил. Падал, но не засыпал. Бессонница стала привычной спутницей последних дней. Рихард был раздражен не только потому, что она не давала полноценного отдыха, мешая восстановлению, и не только потому, что во снах можно было уйти от реальности. Бессонница приводила с собой неизменных спутников — тягостные размышления и безжалостное сожаление, которые терзали и терзали его до самого рассвета. И тогда он поднялся со смятой постели и ушел на озеро встречать первые часы очередного летнего дня, заполненного суматохой и волнениями о транспорте. Не его волнениями. Его не особо волновало, что именно удастся вывезти из Германии. Судьба нажитых богатств фон Ренбек, за исключением фамильных и памятных предметов, которые передавались из поколения в поколение, его сейчас совсем не трогала. Если бы не желание поддержать Адель в ее стремлении спасти от русских как можно больше имущества, он бы, наверное, вообще не занимался этим. Потому что в голове неустанно в числе прочих крутилась мысль, что все это должно стать расплатой. И то — этого не хватит, чтобы полностью рассчитаться по счетам, которые предъявят сейчас после поражения Германии.

Иногда Рихард завидовал целеустремленности Адели и ее жизнерадостности. Он успел позабыть, какой напористой и упрямой она могла быть, если чего-то желала. Именно это и позволило ей добиться разрешения на въезд в Германию в первые же две недели, как американцы заняли Тюрингию. И надо отдать должное — ее приезд и пребывание рядом с ним давали сейчас какие-никакие силы жить дальше, когда все было кончено не только со страной, но и с ним самим.

Рихард не ожидал, что останется в живых после покидания машины над Одером. Чисто инстинктивно среагировало тело, когда душа замолчала, смирившись с неизбежным. Руки и ноги действовали совершенно по наитию, выполняя то, что отложилось уже куда-то подсознательно за годы войны в небе. Он даже не помнил, как это произошло. Только-только был в воздухе, а затем картинка сменилась на зелень весеннего леса перед глазами, а в теле уже разливалась боль от левого плеча по спине до бедра, захватывая все больше и больше и вытесняя любые другие мысли, кроме как о том, чтобы прекратить это мучение.

Он расстегнул ремни и попытался сгруппироваться, чтобы упасть с высоты ветвей, в которых запутался его парашют, да так, чтобы боль ударила как можно слабее. Но все-таки не сумел этого сделать. Видимо, все же расстояние показалось ошибочно небольшим, потому что от удара об землю боль оказалась настолько острой, что Рихард потерял сознание и пришел в себя только в сумерках. Каждое движение рукой причиняло невыносимую боль, но пальцами шевелить удавалось, из чего он заключил, что кости были целы. Но попытка подняться на ноги, во время которой он неловко задел поврежденные плечо и руку, снова выбила его из сознания от болевого шока на долгие часы.

В следующий раз Рихард пришел в себя уже на рассвете. Каждая минута была на счету. Он ясно и без особых для того усилий слышал фронт, который все приближался к нему, угрожая пленом. А в плен он определенно не желал попасть, памятуя о жестокости русских по слухам, которые передавали друг другу в немецких войсках. Вполне ожидаемой, на взгляд Рихарда, если вспомнить все, что он видел, когда воевал в Крыму.

«Вы слышали, что сказано: «око за око и зуб за зуб»…[207]

Нужно было идти. Каждая минута грозила опасностью столкнуться с солдатами Красной Армии. Поэтому Рихард соорудил что-то наподобие поддерживающей повязки для своей руки из грязного шарфа, чтобы не тревожить лишний раз поврежденную сторону, и с трудом поднялся на ноги.

Сначала было сложно. Кружилась первое время голова от слабости. А еще он никак не мог сообразить, в какую сторону ему следует направиться сейчас, чтобы не угодить к русским. Казалось по раскатам, фронт окружал его со всех сторон, что было невозможным, и эти мысли вносили сумятицу в и без того замутненное сознание.