На остановке у сгоревшей березы

Последующие два года были печальными и хорошими для нее одновременно. Дочь с мужем и детьми уехали жить в Италию, в маленькую провинцию на берегу моря. Через год после отъезда прислала приглашение, и она с семьей сына полетела к ним в гости. Небольшой домик, доставшийся зятю в наследство от дяди, был чудесным. Весь увитый плющом и виноградом, он словно сошел с открытки. Семья прекрасно провела время. Когда зашел разговор о переезде к дочери, она действительно была рада.

Только себя не видела она на прекрасном итальянском побережье. Не знала язык, была чужой на этом празднике жизни. Все ее мысли и мечты долгие годы были лишь об одном уголке земли. Она твердо знала, что лишь там, куда вела дорога среди сосен, есть ее настоящий дом.

Сердце разрывалось от печали, тоски и разлуки с детьми, маленькими внуками, которых она бесконечно любила. Ей было стыдно признаться Анне в своем решении. А взрослая дочь сказала: «Милая моя мамочка. Не представляешь, как я рада, что ты обретешь то, что так долго ждала. Ты обязательно должна переехать в Беларусь, как всегда хотела. А когда станешь совсем старенькой, я заберу тебя, и ты будешь принимать здесь целебные воды». Откуда у ее дочери столько мудрости?! Положив трубку, она долго плакала от разлуки, от радости скорой встречи с новой жизнью, от гордости за детей и просто от того, что так хотелось поплакать.

Весной полетела в Беларусь и вместе с подругой нашла себе дом в деревне в двух часах езды от Минска. А уже осенью продала квартиру в Ашхабаде. Разделив деньги на три части, отправила детям их доли. Съездила на родину, сходила на могилы родных. 21 сентября поездом Москва — Минск ехала, спокойная и тихая, в свою деревню, в свой дом.

21 сентября 2008 года. Скорый поезд Москва — Минск

В купе вместе с ней на станции в Москве зашла древняя старушка, которая ехала домой после посещения Покровского собора. Жуя булочку, она рассказала Татьяне про силу святой Матроны, сообщила, что именно сегодня хороший день для благих дел, поругала маленько буфетчицу привокзального общепита, перекрестилась, улеглась на свою полку и сразу крепко заснула.

Другой попутчик, возвращавшийся из командировки, зашел в купе уже в веселом настроении, забросил на вторую полку саквояж, улыбнулся ей и ушел к приятелям в соседний вагон.

Она присела к окну, с интересом наблюдая за пробегающими за окном пейзажами. Наконец поезд выехал за город. Желто-оранжевое сентябрьское Подмосковье напоминало о чем-то далеком, уже забытом. Ушедшее детство осенним ветерком всполошило ворох листьев у насыпи, махнуло ей еловой лапой. Она все смотрела на свою Россию и не могла насмотреться.

Татьяна пила чай, когда в купе заглянул мальчик. Быстро и цепко оглядевшись, он боком, не открывая широко двери, протиснулся и молча смотрел на нее.

Женщина тоже осмотрела его всего. Грязный, худенький, в большом, не по размеру, пиджаке и с шапкой в руках, он изо всех сил старался выглядеть независимо. Но ввалившиеся глаза выдавали все переживания, которые он хотел скрыть. Тем более Таня увидела в этих глазах голод и недоверие.

«Господи, сколько же еще осталось в нашей жизни таких вот детей, бездомных, покалеченных жизнью. А ведь какие славные детские глаза. А смотрит, словно уже все в жизни знает. Только всех не пережалеешь, сердца не хватит», — подумала она и ровным голосом сказала ребенку.

— Я чай пью. Садись, попей со мною…

Мальчик проглотил слюну, сделал шаг назад, к двери, затравленно поднял одно плечо и недружелюбно ответил.

— Я сяду, а ты вмиг полицию вызавишь, да ишшо накричишь, что кашель твой упер. Сама свой чай пей.

Горько стало от невозможности как-то защитить этого чужого маленького человека. На сердце потяжелело. Она отвернулась к окну, чтобы скрыть гримасу боли на лице. Выдохнув и перетерпев приступ, обернулась. Он все еще стоял, напряженный, готовый убежать в любую минуту.

— Как скажешь, — стараясь казаться безразличной, произнесла и спокойно добавила, — если не хочешь сидеть, с собой возьми, мне не жалко.

Она подняла руку к столу. Он дернулся.

«Били его, — сразу пришла в голову мысль, — руки боится».

Собрала со стола печеного, завернула в пакет, протянула мальчику.

— Возьми. Булочки все свежие, тебе понравятся.

Не успела протянуть руку, он вмиг выхватил пакет и быстро, боком, как заходил, выскользнул в коридор и пропал.

Она достала сердечные капли. Выпила, постаралась успокоиться, коря себя за этот глупый приступ жалости к чужому ребенку. «Всех не пережалеешь», — опять как внушение повторила, стараясь поскорее забыть этот дорожный эпизод.

За окном стемнело. Она расстелила белье, собираясь ложиться, когда он тенью появился опять. Встал вплотную к двери, смотря мимо нее, небрежно сказал.

— Не наврала ты. Такие пышные булки достались. От пуза наелся. Если бы тот громила последнюю не вырвал, можит, вообще бы животом маялся. Пережрал бы. Так бывает, я знаю.

Она прилегла на постель, согласилась.

— Бывает, ты прав. Жевать нужно. А ты, наверно, сразу в рот толкал да глотал, не прожевывая.

Ребенок вздохнул.